Гордая птичка Воробышек - Янина Логвин

— Тогда как же нам быть, Воробышек?

— Мы переночуем здесь. Ты и я. Ты сказал, что это не страшно.

Он смотрит перед собой в чуть подернувшееся морозцем стекло, за которым в свете молодой луны застыл лес, проводит рукой по растрепавшимся на ветру волосам, с силой сжимая затылок.

— Сказал. Но ты же видишь, здесь только одна кровать…

— Она… она широкая.

— …и одна напуганная девчонка.

— Не одна, Люков, она с тобой.

— Не думаю, что она захочет сегодня делить ее со мной.

— Девчонка делила. Все это было уже, Илья. Просто еще одна ночь, просто еще одна комната. Просто отдых, так нужный и тебе и мне.

Он поворачивается и отходит от окна. Подойдя к фигурному креслу, одиноко приткнувшемуся у стены, поднимает сброшенную было куртку. Возвращается за телефоном…

— Илья… — кажется, я двигаюсь за ним, как тень.

— Все нормально, Воробышек. Оставайся здесь и поспи, номер вполне уютный. Я буду рядом, обещаю. Переночую в машине, так что не переживай.

Мне сложно признаться, но остаться одной после чудесного вечера, что он подарил, равносильно оказаться выброшенной на берег рыбешкой, и все же мои страхи — ничто перед осознанием того, что он поступает неправильно. Что это не честно, что так нельзя, что это мне, а вовсе не Люкову, Бог знает сколько времени проведшему со мной, сейчас должно быть холодно и неуютно, и негде спать.

Не знаю, надеюсь ли я на ответ — он ничего не должен мне, — и мой вопрос, взволнованный и как-то неожиданно по-женски прозвучавший — с досадой и разочарованием, — догоняет его у самых дверей:

— Илья, почему?

Почему ты бежишь от меня, когда столько времени был мне хорошим другом?

И он отвечает тихо. Медленно отпустив ручку входной двери, повернувшись вполоборота, чтобы поднять на меня свои невозможно темные глаза.

— Потому что я не смогу, птичка. Так, как было… Не смогу.

Потому что даже человеческому участию и сочувствию отмерена мера.

В тишине комнаты слова Ильи разбиваются о мое ожидание, словно о стену звонкое стекло, осыпая меня осколками. Он не сможет так, как было. Не сможет там, где я… После Игоря. Потому что знает, потому что видел…

Я сдергиваю шапку и впиваюсь рукой в шарф, внезапно вонзившийся в шею тугой лентой, точно свернутое кольцом тело змеи. Мир сереет вокруг, и я выдыхаю ставшими вдруг непослушными губами:

— Думаешь… Думаешь, я сама виновата, да? Сама спровоцировала Игоря на ненавистную мне близость? Сама захотела, чтобы меня вот так…

— Что?.. О Господи! Нет, Воробышек, — Люков шагает навстречу, но поздно, я уже трусливо пячусь назад, поменявшись в лице. — Конечно, нет!

— Сама захотела быть послушной куклой — бездушной и неотзывчивой? Думаешь, сама?..

Пальцы Ильи касаются моего плеча, но до стены два шага, и расстояние вновь разделяет нас.

— Думаешь, мне греет сердце понимание, что я, быть может, никогда… никогда не смогу нормально… ни с кем?

— Нет, — твердо отвечает Люков, застыв на месте, — успокойся, птичка, я так не думаю. И никогда не стану думать, ты знаешь.

— Нет, — я упрямо качаю головой. — Не знаю.

— Знаешь, — осторожно настаивает парень, — иначе не подпустила бы к себе так близко. Воробышек, услышь меня, — он делает еще одну попытку приблизиться, и на этот раз я позволяю ему, — это не твоя вина, что тебе случилось встретить на своем пути ублюдка. Перестань корить себя, ты должна забыть все и жить дальше. Ты… замечательная девушка.

— Не могу, — он так близко, что с моих губ, поднявшихся ему навстречу, срывается лишь шепот.

— Сможешь. Близость может быть очень приятной, Воробышек, и когда-нибудь ты это узнаешь. Она может быть короткой и яркой, как вспышка, ни к чему не обязывающим удовольствием, а может быть очень желанной, опаляющей не только тело, но и душу. И всегда для близости нужно обоюдное желание, иначе близость превращается в ад…

— Да. Для одного, я знаю.

— Нет, — очень серьезно отвечает Люков, — для двоих, птичка.

— Но почему?

— Потому что неразделенное желание — тоже мука, Воробышек, сильная, сродни неутоленной жажде. Сопротивляться ему очень больно. И чем желание сильнее, тем мука болезненней. Испив скупой глоток, ты только распалишь жажду больше, ничего не получив взамен. Ящер не получил то, что хотел, птичка. Ты смогла наказать его.

— Не знаю. Наверно, — я неуверенно бормочу, удивляясь словам Ильи, той неожиданной горечи, что неприкрыто прозвучала в них. Получил ли Грег, что хотел?.. Я всегда считала, что да. О душе я позволяла ему только мечтать.

Рука Люкова упирается в стену над моим плечом, губы жестко смыкаются… я смотрю на него, на его сосредоточенное лицо и понимаю, что он никогда бы не прибегнул к обману, как поступил Игорь. Хотя такие парни, как Илья, вряд ли когда-нибудь в своей жизни вообще получают отказ. Во всяком случае, те девушки, которых я видела рядом с ним, все были счастливы привлечь его внимание.

Я неожиданно вспоминаю момент нашей короткой борьбы, когда застала Илью в алкогольном дурмане, всего в синяках, и то, как легко он отпустил меня, едва я попросила об этом. Вопрос сам собой слетает с языка, очень личный, мгновенно вызвавший на щеки румянец стыда, но Люков много чего сегодня позволяет мне, и я решаюсь задать его.

— Илья, скажи, а ты… У тебя было когда-нибудь, чтобы ты хотел, а тебя нет? Откуда ты можешь знать, каково это — желать без взаимности?

Он медлит с ответом, все это время удерживая мой взгляд, заставляя чувствовать непонятное напряжение, исходящее от его горячего тела, сейчас такого близкого, вновь заслонившего меня от всех страхов сегодняшнего дня… и все же признается:

— Нет, птичка, никогда.

— Вот видишь… — я совсем не удивляюсь, совсем, — не стоило и думать иначе. Но Илья вдруг добавляет к сказанному несколько негромких слов:

— Никогда, до встречи с тобой. Поверь мне, это больно — хотеть женщину, теперь я знаю.

Она смотрит на меня, почти успокоившись, и вдруг изумленно распахивает глаза. Стремительно отшатывается, как от чумного…

— Женя… — Я делаю к ней шаг, протягиваю руку, но воробышек продолжает пятиться назад, спотыкаясь о нехитрую мебель. — Женя, успокойся! — прошу, вновь замирая на месте, глядя, как птичка беспомощно шарит рукой по шее.

— Но ты сказал, что не сможешь. Не сможешь быть рядом. Не сможешь, как было. Ты сказал…

— Сказал, — соглашаюсь я, пытаясь дать воробышку хоть какую-то опору. — Потому что я хочу тебя, Женя, так сильно, что твоя близость приносит боль, но это моя проблема, и я не собираюсь тебя ни к чему принуждать.