Время своих войн-1 - Александр Грог

   - Собственной честью. И честью своего Рода.

   - Не много ли это будет для тебя - человека без рода, чья память коротка... того, кто, как и все вы, не может назвать даже имени своего прадеда? И почему ты этого хочешь?

   - Не много, поскольку я сейчас удерживаю нить жизни своей в собственных руках и волен отпустить ее в любой момент.

   - Ты говоришь не так, как говорят ваши...

   - Я - воин. И тот враг, которого тебе будет сладостно убить. Возможно, я убил одного из внуков твоего прадеда. А делаю я это только потому, что перед смертью хочу взглянуть в глаза человека, который останется жить, - повторил мужчина.

   - Хорошо, - сказал командир тех, кого называли террористами. - Иди и выбери того, кто останется жить. Да будет так - клянусь своей Честью и Честью Рода своего!

   - И я клянусь собственной Честью! - сказал мужчина. - Клянусь в том, что приму смерть тогда и так, как ты захочешь.

   После вставили обратно усики чеки гранаты в запал, и командир помог ему в этом...

   И выбрал мужчина ее среди многих, почти не задумываясь, и спросил он у нее:

   - Ты русская? Нет? Впрочем, неважно... Пусть сын твой, когда он родится, будет Русским по духу и обладать Честью. Запомни. Честь! Передай ему это слово...

   - Зачем ты ей это сказал? - спросил командир тех, кого звали террористами. - Способна ли она нести твои слова?

   - Многие, кто в этом зале, заслуживают смерти, многие заслуживают жизни... возможно, в ком-то из них теплится и Честь... Я стал бы с тобой плечом к плечу, если бы мы вели войну против штатовцев - у них нет чести, в этом я уверен. Но я не могу выступить рядом с тобой против Рода своего, даже если он забыл древнюю гордость свою и достоинство... О Гордости же и Чести ему теперь позволяется узнать, только когда крайняя опасность настигает тех, кто им управляет...

   - Значит, ты из рода рабов?

   - Разве раб волен распоряжаться своей жизнью и смертью? Разве он разменяет свою жизнь на смерть другого?

   - Кто она тебе?

   - Никто. Я не знаю ее имени. Как и имен тех, кто вокруг. Но я слишком долго был одинок... и еще просьба...

   - Не много ли просьб для того, кто называет себя воином? - усмехнулся командир.

   - Эта тебя устроит. Я хочу принять смерть не со всеми, а сейчас и из рук твоих.

   - Почему сейчас?

   - Не хочу смотреть, как принимают смерть те, в ком нет достоинства - ибо это наполнит мое сердце омерзением. И не хочу видеть смерть тех, в ком достоинство сохранилось - ибо сердце мое переполнится горечью, что они так бездарно потратили жизнь свою.

   - Хорошо! - в третий раз сказал командир тех, кого называли террористами, и выстрелил ему в лицо, а мужчина не отвел взгляда и улыбнулся навстречу.

   И почувствовал командир, что сердце его наполнилось горечью, и сказал он тому, кто всегда стоял справа от него:

   - Дух его сейчас рядом с нею. Иди и сделай так, чтобы девушка та вышла отсюда с семенем твоим - семенем воина! Пусть она называет русским того, кто родиться. Пусть даже родиться воин, с которым придется встретиться моему сыну. И пусть тогда вновь соприкоснется Честь с Честью...

   ...И была их там тысяча и еще малое число. И умерли все...

   А через два дня девушка снова вышла на свою работу - останавливать машины и предлагать свое тело за деньги. И была она, как большинство из них, бесплодна и носила внутри себя заразу...

   Дух мужчины, дух командира, дух его помощника встретились над нею, переглянулись... и им мучительно захотелось поскрести затылки, которых не было..."

* * *

   - Согласен, что воспитывать надо на основе мудрейших замечаний?

   - Да.

   - Ты мудр, но не сдержан в замечаниях.

   - Хочется чтобы люди были лучше.

   - Не суди людей по себе.

   - Слабый слаб всегда, сильный - слаб только в своих желаниях, но обуздав их, он словно одевается в кольчугу... Война не заканчивается с развалом и сдачей государства, просто она становится личным делом, где каждый уже все решает для себя сам - кто он?

   - Опять хорошо сказал, - одобряет Денгиз. - Хотя, и не в первый раз от тебя слышу. Но это повторять можно. Теперь слово дела хочу слышать. Для этого же приглашал?

   - Хочу предложить "экс". Не вами выдумано, но в этом деле вы лучшие, - говорит Извилина, чуточку передергивая в раскладе.

   - Не верю, что ты настолько упростился, - Денгиз смотрит прямо в глаза.

   - Если я предлагаю десять банков взять, и даже больше - очень полных банков! Да за один раз! - серьезно, без тени улыбки в глазах, говорит Извилина. - Если я гарантирую отход в любую точку?

   (Извилина особо выделяет слово "гарантирую")

   Денгиз отвечает не сразу.

   - Верю. Другому бы не поверил, а тебе верю. Не представляю, как такое можно обеспечить, но... Но самому тебе, ведь, вовсе не это нужно? Ты что-то другое крутишь? Хотите снова стать океаном? Мы - маленький народ...

   - Океан не пренебрегает и малыми речками. Ваша вода сольется с нашей, и кто посмеет ее разделить!

   - Надо сказать больше, - говорит Денгиз.

   - Скажу, но только тебе... Твоим это знать рано.

   - Слово даю.

   И Сергей рассказывает...

   Везде бьется по самому больному. В России для этого захватывается театр и школа с детьми, в США взрывают универмаг и торговый центр - в стране оставившей себе только одного бога - бога торговли, иного быть не может, здесь собственные болевые точки...

   С началом третьего тысячелетия "акты" террора по отношению к отдельным личностям уже не имели того значения, что в прежние времена, когда убийство одного способно было полностью сбить остальных с взятого направления. Личности ли стали не те? "Личностей" современности делало телевидение, оно же их и уничтожало. Оно одно было способно раздуть значение мелочи до катастрофы и "не заметить" катастрофы реальной, не придать ей значения. Однако, планируемое уничтожение города, как личности, лица государства, его центра, гордиева узла управленцев, уничтожение не в какой-то там Африке, где государства появляются и лопаются как пузыри на воде, а находящегося в центре Европы, члена НАТО, всецело принадлежащего своим тельцем и невызревшей душонкой США, уничтожение наглядное, показательное, усилием семи-восьми человек, не только как пример того, насколько беззащитна система от внешнего удара, вне зависимости сколько полицейских или армейских сил имеет в наличии, а выявить именно несоразмерность, когда "крышевание" самого могущественного государства мира не способно дать никаких гарантий защиты от группы разгневанных чем-то специалистов войны...

   Денгиз не раз вскакивает, хлопает себя ладонями по коленкам, подходит к двери, возвращается обратно, заглядывает в глаза. Восторгается от широты, от размаха, от необыкновенной дерзости.

   - Крови не боитесь! Это хорошо!

   Одновременно думая - не чрезмерная ли цена? И отвечая себе - чрезмерной ценой можно считать только честь, а собственную жизнь уже гораздо в меньшей степени. Личная честь от чести клана неотделима. Уронил свою - уронил общую. Поднять же ее надо много больше усилий и всех сообща...

   - Я всем своим тейпом поручусь - их жизнью и благополучием - понимаешь, о чем я говорю? - говорит Денгиз. - Но ты не отступай, нельзя от такого отступать - такое даже не раз в жизни... Иди до конца живым, чтобы ответ держать! Если не получится, если убьют тебя раньше, я сильно сердитый буду, на том свете приду за тобой и спрошу - пойму неправду, еще раз убью!

   - Половина от всего - ваша! - говорит Извилина, подразумевая, что и кровь тоже.

   - Щедро! - оценивает Денгиз. - Но еще более щедро, что разрешаешь в таком деле участвовать - у нас песни будут складывать, в горах петь. Потому сам приду - два сына и одного из внуков возьму - этого, чтобы смотрел и все дома рассказал...

   Ислам еще способен на здоровые реакции, меж тем, христианство терзают болезни. Когда-то прогрессивное, воспитывающее учение, снимающее излишнюю агрессию молодого человечества, втолковывая о прощении врагов и несопротивлению злу, пытаясь следовать этим установкам, ставшими канонам, все это сыграло ему дурную шутку - приблизило старость и немощь.

   Вразумить веру невозможно. Она высшая из форм разума и равна безумию. Вера продолжает с того отсчета, на котором мышление отказывает - в этом ее исключительная сила. Дальше веры уйти невозможно, за ней черная дыра абсурда. Вере предназначено держать последний бастион меж формами усредненного разума и абсурдом высшей силы.

   Лжи столь много, что Правда больше не имеет никакого значения. Оболгут все! Вашу ли правду, чужую, но какой бы она не была чистой и цельной, порежут на куски и затолкают в грязь каждый.

   Можно только творить легенды и в них верить. С легендами это проделать сложнее - легенды неуловимы. Легенду не ухватить, она - Вера. Ей не нужно ложе фактов, на котором будут насиловать всякую правду. Легенда крепче веры, в ней нет канонов, которые подвергнутся осмеянию - основа ее собственная логика каждого человека, способного верить, что "так оно и было на самом деле".