Порфира и олива - Жильбер Синуэ

— Никогда бы не подумала, что эти бедняги Пертинакс и Эклектус будут отмщены так скоро.

Калликст не отозвался. Только посмотрел на нее с отсутствующим видом.

— Что случилось? — спросила она удивленно.

— Ты, похоже, не отдаешь себе отчета, что за этими событиями последует нечто куда более решающее, притом лично для нас.

— Я тебя не понимаю.

— Дидий Юлиан, твой преследователь, убит.

— И что же?

— Это значит, что отныне столица для тебя снова открыта. Ты можешь снова вступить во владение богатствами, что тебе принадлежали, и занять прежнее высокое положение. Нет никакого сомнения, что твой друг Септимий Север возвратит тебе все сполна.

Молодая женщина аж подскочила, в растерянности уставилась на него:

— И ты думаешь, что я покину Антий, брошу тебя ради пригоршни золотых и малой толики власти? Да за кого ты меня принимаешь? За распутницу, как меня расписывали враги Коммода?

Марсия умолкла, перевела дух и заключила:

— Единственное, что может для меня изменить смерть Дидия Юлиана, это что теперь я смогу любить тебя без страха. Охота на шпионов отныне прекратится. Так что прошу тебя, выбрось из головы мысль, будто когда-нибудь мы можем расстаться. Этому не бывать. Больше никогда.

Глава LVII

Беда вошла в хижину летним вечером. Ничто ее не предвещало: воздух звенел, разлетаясь осколками от смеха детей, что носились по песчаному берегу.

Калликст был погружен в чтение «Педагога» — книги, которую Климент прислал ему из Александрии, когда в дверном проеме появилась внушительная фигура. Против света различить черты неизвестного было трудно, он казался темным силуэтом. Только когда посетитель вошел в комнату, хозяин узнал его.

— Ипполит! — вскричал он с удивлением.

Ни слова не говоря, священник уселся на низенькую деревянную скамейку, придвинутую вплотную к стене. Нервным движением он смахнул капли пота, выступившие на его широком лбу. Это был все тот же человек, с каким фракиец вечно противоборствовал: прежний строгий наряд, суровый лик, та же манера держаться, выражающая постоянную, почти ожесточенную непреклонность. Калликста тотчас охватило мрачное предчувствие, и он, уверенный, что гость явился с дурной вестью, спросил дрогнувшим голосом:

— Какими судьбами ты оказался в Антии?

Ипполит помедлил с ответом, продолжая вытирать пот. Затем сказал:

— Я здесь по просьбе папы Виктора. Чтобы призвать тебя к порядку.

— К порядку?

— Твое удивление само по себе доказывает, насколько своевременна подобная мера.

Калликст, напрягшись, выпрямился. А Ипполит заключил:

— Когда Святейший Отец, уступая просьбам Зефирия, доверил тебе руководство этой общиной, он принял такое решение в надежде, что ты покажешь себя достойным его.

— И?..

— Не много времени потребовалось, чтобы молва долетела до Рима, и вскоре она получила подтверждение.

— Какая молва?

Взгляд черных глаз Ипполита впился в лицо собеседника, и он, отчеканивая каждое слово, объяснил:

— Ты делишь ложе с падшей женщиной. Оскорбляешь этим поведением чувства своих братьев, зато язычникам к их вящему удовольствию даешь повод изощряться в сарказмах, потешаясь над общиной.

— Меня обвиняют именно мои братья?

— У меня нет нужды в услугах доносчика: все селение показывает на тебя пальцами.

Ну вот и настал час, которого он так боялся. С первого дня, когда Марсия вступила под его кров, он знал, что это случится. Пересуды и клевета с той поры стали его привычным уделом. Он устало спросил:

— Папа желает нашего разрыва?

— Именно так. Твоя жизнь являет собой зрелище, оскорбляющее самого Господа, а для паствы она служит примером мерзостного соблазна.

«Ты веришь, что в этой жизни возможно счастье? — Не знаю. Но думаю, что, наверное, можно заклясть беду».

Эти фразы, которыми они обменялись несколько недель тому назад, теперь зазвучали в памяти, словно похоронный звон. Калликст не произнес ни слова, лишь покачал головой и подошел к маленькому открытому окошку, глядевшему на море и песчаную отмель. Ипполит, несколько озадаченный, присматривался к нему.

Он-то, помня горячий нрав своего давнишнего знакомца, ожидал совсем другой реакции. Вспышки, яростного отпора, а не этой видимости смирения.

— Но мы же не причиняем зла, никому не вредим, — почти неслышно прошептал Калликст.

Ипполит мог бы поклясться, что он не с ним говорит, а сам с собой. Но отозвался:

— Священнику подобает с неукоснительной строгостью чтить слово Господне. Я должен напомнить тебе, что сказал Христос: «Ибо где сокровище ваше, там и сердце ваше».

— Но из-за этого обречено страдать другое существо.

— Разве мы все не призваны к страданию и жертве? Мы здесь затем, чтобы подготовиться к жизни вечной. А, следовательно...

Тут, перебивая пасторское поучение, прозвучал новый голос:

— Значит, надежда на жизнь вечную должна затмить все радости настоящего?

Между тем в хижину проскользнула и Марсия. Увлеченные спором, мужчины не заметили, как она вошла. Теперь она стояла перед ними босая, держа в руках сандалии, ее волосы, влажные от недавнего купания, были закручены узлом на затылке.

Калликст протянул к ней руку, выговорил хрипло:

— Марсия, это Ипполит. Посланец папы Виктора.

Священник разглядывал ее с нескрываемым интересом:

— Так, стало быть, здесь именно ты... Амазонка...

— Такое прозвище осталось в моем прошлом. Теперь я всего лишь женщина, жена Калликста.

— Отныне именоваться так для тебя запретно, — произнес фракиец, отвернувшись к окну.

Воздух, что обнимал их, вдруг разом стал стеклянным кружевом, готовым разлететься осколками при малейшем движении.

— Что... что ты хочешь сказать?

— Приказ папы: мы должны расстаться.

— Папа требует?.. Но почему? Как?

Такое отчаяние послышалось в се голосе, что Ипполит почувствовал некоторое смущение. Не в силах выдержать ее взгляда, он пустился в объяснения, уставившись за окно, в какую-то незримую точку:

— Связь между рабом и патрицианкой не может быть никоим образом узаконена. Женщина, заподозренная в подобных отношениях, подлежит, как преступница, суровому наказанию согласно сенатскому указу, изданному еще при Клавдии. В зависимости от обстоятельств это влечет для нее либо потерю ее собственной свободы, либо, по меньшей мере, утрату прав свободного рождения[67].

Не давая ему закончить, она прервала эти объяснения:

— Но если мы живем за пределами закона, то не по злой воле! Этот самый закон не позволяет нам вступить в брак. Что же делать, если я патрицианка, а Калликст даже не вольноотпущенник? Каким способом нам выпутаться из этого положения, за которое папа нас осуждает?