Александровскiе кадеты (СИ) - Перумов Ник

— Ваше императорское величество! Первая рота Александровского кадетского корпуса прибыла в Ваше распоряжение! Докладывает начальник роты, полковник…

Император опустил руку от глаз. Массивный, тяжёлый, огрузневший с годами, с поседевшей бородой и морщинами, рассёкшими лицо — он всё равно казался сейчас Федору былинным богатырем, Святогором, чем зачарованный гроб удалось разбить — нет, не мечом-кладенцом, а их, кадетскими штыками и пулями.

— Молодцы, ребятушки, — услыхал Федор. — Благодарю за службу, Константин Сергеевич. Предаюсь в руки ваши, но сперва…

— Да, государь. Августейшее семейство…

…Их содержалось тут всего трое. Сам государь, наследник-цесаревич и его брат, великий князь Михаил. Женщин, по счастью, не тронули, они укрылись кто в Царском Селе, кто в Павловске. Великие князья разбежались кто куда, Временное Собрание даже не сочло нужным их арестовывать.

Федор не помнил, как оказался на улице, как первая рота устраивала освобождённых в кузовах, собой прикрывая их от случайной пули. Михаил немедля потребовал «ну хоть какого-нибудь оружия, не могу ж я сидеть сложа руки, я, господа кадеты, всё-таки стреляю изрядно!». Успокоился великий князь, лишь получив маузер с патронами, реквизированный у нового тюремного начальства.

Но на этом везение господ кадет закончилось. Нестройная толпа бежала от Литейного, другая — ей навстречу по Шпалерной от Таврического дворца.

— Воротников! Пулемёт!..

Но Севке не надо было ничего объяснять. Он встал потвёрже, широко расставив ноги, утвердил свой «гочкис» прямо на крыше кабины, и прямо над головой водителя — то есть Федора Солонова — словно взорвался настоящий ад.

— Гони! — крикнул Две Мишени, оказываясь на сиденье рядом с Федей. В руках у полковника уже оказалась чья-то «фёдоровка» и целая россыпь магазинов рядом.

Деваться было некуда, оставалось только лететь прямо в гущу набегавшей толпы. Кажется, все, кто был сейчас в кузове фединого грузовика, кто висел на подножках, открыли сейчас пальбу и бросившиеся было им наперерез люди стали падать, рассыпались, вжимаясь в стены.

Бахнул ответный выстрел, затем ещё и ещё.

«Господи, только б не в радиатор. И не в колесо. И не в…»

«Гочкис» над его головой ревел несытым чудовищем, Федор едва не оглох. Рядом с ним опустошал магазин за магазином сам полковник; дзинькнуло пробитое навылет ветровое стекло, аккуратная круглая дырочка, и пуля засела в стенке кабины в дюйме, наверное, от Фединого уха.

Но Севкин пулемет сделал своё дело. Толпа перед грузовиками рассеялась, она тоже оказалась в западне: из кузовов стреляли кадеты и стреляли метко.

Вылетели на Литейный, помчались дальше по Шпалерной, завернули на Гагаринскую, потом — Пантелеймоновская, мрачная кирпично-алая громада Михайловского замка по левую руку, облетевший Летний сад по правую. Лебяжья канавка, Садовая улица, трамвайные рельсы — поворот, Федор, поворот!..

Стрельба стихла — не в кого было стрелять; однако совсем рядом, ниже по течению Фонтанки, там, где пересекал её великий Невский и кони Клодта застыли в вечной борьбе — там палили во-всю, и из множества стволов.

Исход 3

Остались позади и Михайловский сад, и цирк Чинизелли, и мост, где тоже держались верные государю; Федор понимал, что задумали Две Мишени с остальными офицерами — собрать всех, кого можно, и прорываться из этой западни, где всё равно долго не продержишься — иссякнут запасы.

Должны оповестить всех, кого успеют, самокатчики уже мчат по всей Фонтанной дуге, до самого устья, до Балтийских заводов и порта. Пришли немцы, прикатили Николаевской железной дорогой (что мы знаем наверняка), а скорее всего ещё и по Царскосельской, и по Варшавской. Балтийская, где держали вокзал младшие, где стоял бронепоезд, им едва ли удобна, в худшем случае — ну, пригонят свой эшелон; а наши тогда скажут, так а мы что, мы ничего, мы отряд «Заря свободы», бьёмся, значит, изо всех сил. Красных знамен и лозунгов там на три таких отряда хватит.

Но сейчас надо идти на прорыв, кому-то придётся прикрывать отход, и Федор знал, кому именно.

У Аничкова моста, когда три грузовика с первой ротой подлетели к нему, бой уже стих. Немцы сноровисто заняли оставленную «первым красногвардейским» баррикаду, но иных лавров не снискали: один «мариенваген» тяжело и трудно чадил, уткнувшись носом в гранитное основание левой скульптуры, да лежали на брусчатке тела в мышино-серых шинелях. Тел было много, десятка два.

Первая рота не орала, не размахивала руками — подъехали в молчании, почти что в траурном; но Федор видел, как вспыхнули лица у Коссарта с Ромашкевичем, как они, в свою очередь, кинулись ко младшим кадетам — тихо, мол, тихо, господа!..

Хотя едва ли тайна их удержится хоть сколько-нибудь долго, подумал Федор. Немцы не дураки, уже, небось, тоже забрались на крыши, сверху углядят…

Однако войск у моста явно прибавилось — подошли гвардейцы из разрозненных полков и батальонов, Федя заметил и людей в гражданском — добровольцы.

Государь приподнялся в кузове, взмахнул рукой — Две Мишени разом кинулся, прикрыл собой:

— Ваше величество!..

— Поздно мне уже пулям кланяться, — услыхал Федор.

— Нет, государь!.. Ни в коем случае!.. Пригнитесь!

— Довольно гнулись, — Император с усилием вставал, и, глядя на него, вставали разом и цесаревич, и великий князь Михаил. Оба бледны, гусарской лихости не видно, но вставали!..

— Нет! Нет, ваше величество! — теперь бросились уже и Коссарт, и Ромашкевич, и другие офицеры-гвардейцы — мундиры у всех измяты, многие в побуревших от крови бинтах. — Отсюда надо уходить, немедля!

— Первая рота останется прикрывать отход, и мы, их воспитатели, вместе с ними, — услыхал Фёдор.

— Мальчишками мы отродясь не прикрывались и прикрываться не будем! — возмутился Михаил Александрович. Цесаревич деловито кивнул, соглашаясь:

— Государь и отец наш, вам надлежит немедля покинуть…

— Тих-хо! — рыкнул император и голос его, почти семидесятилетнего, враз заставил всех умолкнуть. — Останутся добровольцы. Только добровольцы! Которых я, — обвёл он взглядом толпу, — выберу сам. Вы, полковник, поведете своих кадет на прорыв, прочь из города. Вместе с наследником-цесаревичем и братом его. Ти-хо! — на сей раз это предназначалось сыновьям, немедля принявшихся громко, вслух протестовать. — Вам — хранить трон Российский! Династию! Страну и народ! А нам из нашей же собственной столицы бегать невместно.

Трудно сказать, чем всё это бы закончилось, но в этот миг другая сторона Фонтанки заполыхала выстрелами. Прямо посреди моста, совсем немного не долетев до баррикады, разорвалась мина, осколки звонко ударили в гранит клодтовских постаментов.

Германцы сообразили, что к чему, а, может, получили наконец известия о случившемся на Шпалерной.

«Нам не дадут уйти», осознал Федор.

Кажется, к тому же выводу пришёл и полковник.

«Сейчас скомандует «в штыки!»» — мелькнула страшная мысль. Страшная, но в то же время и пьянящая, затягивающая своей гибельной прелестью…

— Стрелки-отличники! Ко мне! — распорядился Две Мишени. — Подполковник Коссарт, подполковник Ромашкевич, головой отвечаете за безопасность августейших особ! Прорывайтесь на вокзал, берите эшелон и уходите!.. Мы вас нагоним!.. Первая рота, занять позиции!.. Солонов, уступите место за рулем!..

Казалось, невозможно быстро исполнить такое приказание.

Но — спустя считанные мгновения грузовики с рычанием уже неслись вниз по набережной Фонтанки, облепленные людьми так густо, что почти не видно было колёс. Следом за ними торопились гвардейцы, хотя и далеко не все, большинство осталось с кадетами. Осталась и часть добровольцев, прилично выглядящий господин с дорогим охотничьим штуцером и огромным оптическим прицелом на оно элегантно поклонился Федору, приподняв котелок.

— Стрелки, наверх! Выбить расчёты!..

Не требовалось пояснять, куда именно «наверх» и какие именно «расчёты». Мельком Федор подумал, что германцы могли поставить миномёты и на закрытых позициях — тогда черта с два их достанешь прямым выстрелом. Дворы-колодцы для этого не шибко подойдут, разве на крышу вытащат…