Александровскiе кадеты (СИ) - Перумов Ник

— Да-да, именно на Шпалерную, — усмехнулся Две Мишени. — Гражданин комиссар, не нам обсуждать распоряжение гражданина военного министра.

— Нет-нет, — зачастил Блюмкин, хватая (точнее, пытаясь ухватить) полковника за рукав. — Если решение принято… это должны быть надёжные люди… мой полк… кровью доказал… наше право… не может быть!.. как так, как так?!

Константин Сергеевич только развёл руками.

— Всего наилучшего, гражданин комиссар. Встретимся после окончательной победы!

Солдаты «первого красногвардейского» меж тем перебрались через баррикаду александровцев. Гражданин комиссар завертел головой, словно ему вдруг стал очень жать воротничок гимнастёрки.

— Я с вам, полковник!

— На ваш счёт было прямо указание военного министра — двигаться вперёд и занимать уступленные вам без боя позиции, а потому…

— Нет! Нет! Вы не понимаете! — яростно зашептал Блюмкин. — Мы, Петросовет, должны там быть! Должны всё это видеть! Это должен быть суд трудового народа! Мы за террор, но это не тот случай! Свергнутого тирана надо судить! Я с вами, полковник, и не возражайте!

— Не буду возражать, — хладнокровно сказал Две Мишени и рукоять его браунинга в тот же миг пришла в соприкосновение с макушкой гражданина комиссара.

А спустя ещё миг полковник Аристов негромко скомандовал:

— Огонь.

Исход 2

«Фёдоровки» изрыгнули огонь. Поставленные на «очередь», автоматы опустошали магазины, дождём полетели на брусчатку стреляные гильзы; поражённые в спину и в грудь, валились бородатые запасники — никто из них не успел даже вскинуть винтовку.

Миг — и пальба стихла.

— Сдавайтесь! — страшным голосом гаркнул Две Мишени, разом оказываясь на вершине баррикады. И разом над только что, казалось бы, оставленной позиции кадет, взметнулись десятка два вороненых стволов.

Всё рассчитано было до секунды.

— Бросай оружие! — заорал, вскакивая на мешках с песком во весь рост, не кто иной, как Севка Воротников — он на целую голову был выше и всех остальных кадет своего возраста, не говоря уж о запасниках. В руках у Севки уютно устроилось здоровенный «гочкис», который обычно таскал расчёт из двух номеров.

И разом — загремели выстрелы с той стороны Фонтанки, по окнам и крышам домов, где ещё оставались солдаты «первого красногвардейского». Мешок под ногами Севки клюнула пуля, но тот даже не заметил — хищно оскаливаясь, полоснул очередью поверх голов.

Федор же, как и было задумано, вжал газ. Грузовики александровцев сорвались с мест, перекрывая запасникам путь к бегству, и над бортами из толстых досок сурово глядели прямо в растерянные бородатые лица чёрные кружки стволов.

— Оружие в реку! Живо, если жить хотите! — в одной руке у полковника маузер, в другой — браунинг, и дула у них не дрожат.

Начли подниматься руки. Винтовки ложились на мостовую, одна за другой.

— Кто шевельнётся — туда ж отправится, — страшным голосом продолжал Две Мишени. — Кто стоять станет смирно — того помилую.

Кадеты быстро окружили сдававшихся, сбивая тех в кучу.

— Эх, ваше благородие, да чего уж так-то крутенько… — раздался вдруг голос. Немолодой солдат с двумя нашивками на погонах смело отодвинул товарищей, шагнул к полковнику. — Чего ж палить-то сразу? Народ побили; нет бы сказать, мы, мол, за государя законного?

— Не больно-то вы слушать готовы были, — не дал сбить себя полковник. — Вот что, солдаты! Мы русскую кровь стараемся не лить. Потому и вам сдаваться кричать стали, а могли бы и всех вас тут положить без разговоров. Винтовки кидайте в воду, я сказал!.. А потом на все четыре стороны ступайте. Мой вам совет — бросайте это дело. Нечего германцу у нас делать, в столице нашей. С чужеземцем сговариваться, у чужестранца помощь против своих просить — последнее дело. Так что смотрите, солдаты — пока ещё есть у вас шанс именно солдатами великой России остаться, а не мятежниками, не изменниками своему государю, которому вы присягу давали.

Кадеты старших рот спешили с той стороны Фонтанки, лезли на и без того перегруженные грузовики; Севка Воротников с пулемётом хозяйственно постучал в люк броневика:

— Эгей! Открывай да вылезай, братцы, отъездились. А не хотите добром — сейчас горючим обольём да подпалим, а под днище — гранат!

Как ни странно, это подействовало.

— Ладно, ладно, — раздалось из железного чрева.

— Вот и хорошо, — кивнул Две Мишени. — Господа кадеты, никакого вреда сдавшимся не чинить! Оставайтесь, солдаты. Думайте, пока время есть. Пока ещё —

— Глянь-ка, ваше благородие, — перебил всё тот же немолодой фельдфебель-запасник, — глянь-ка, германец-то, эвон, марширует уже! Легки на помине!..

Они разом обернулись — и пленители, и пленные:

На Знаменской площади вдруг грянул марш. Чужой марш — понёсся над стихшим Невским, а потом дружно вниз по проспекту двинулись серые тела броневиков. Те самые, «мариенвагены», старые знакомые.

Значит, германцы прибыли, разгрузились на Николаевском вокзали или на Сортировочной, никуда не торопясь, доставили даже технику.

«Мариенвагены», а за ними наверняка грузовики с пехотой. А это ещё что? Мотоциклисты?..

Это было совсем уже не из той эпохи. Но среди александровских кадет вспомнить совсем другие фотографии и из совсем других лет могли сейчас только Фёдор да Две Мишение. Ну, и Петя Ниткин с Костей Нифонтовым — на другой стороне. Но никого из них Федя пока ещё не увидел.

Да, они самые; и даже с колясками, если глаза не врут. И едут быстро!..

А вот и подполковники — Ромашкевич с Коссартом, вывели последних с того берега; поспешно козыряют Аристову.

— Кадеты! Слушай меня! — резко скомандовал Две Мишени. — Господа офицеры!.. Удерживайте мост!.. А мы — на Шпалерную!..

Командиры отделений первой роты подбежали к Аристову, тот, склонившись, что-то быстро шепнул им обоим. Те вновь откозыряли — и по отточенности их движений, по резкости взброшенных к козырькам ладоней Федор мог догадаться, о чём шла речь.

— Первая рота! По машинам! Остальные — занять оборону!.. Солдаты — кто хочет драться за Россию — давайте к нам. Кто нет — уходите. Убирайтесь, к нечистому, к бабушке его, к такой-то матери!.. С глаз моих подальше, потому что сейчас пули тут полетят!..

Реальность словно замерла перед Фёдором — их тех, что впечатывается в память на десятилетия, что и на смертном одре помнить будешь: звуки, краски, запахи, всё вместе.

Треск приближающихся мотоциклеток.

Наплывающий за ними чужой марш.

Иноземная армия, шагающая по Невскому.

И Две Мишени, вспрыгнувший на подножку грузовика.

— Ходу, Федор, ходу!

Машины покатили — и первая рота Александровских кадет вместе с ними; по набережной Фонтанки, мимо Шереметьевского дворца, мимо церкви св. Анны, по Моховой улице, мимо Тенишевского училища, через Пантелеймоновскую, дальше, дальше — а за плечами уже грянул первый дружный залп.

Вторая рота и младшие возрасты, вернувшиеся за крепкую свою баррикаду через Аничков мост, встретили врага.

Там остались Коссарт с Ромашкевичем. Они управят.

И Петя Ниткин тоже там; видать, задумал что-то. Едва успели махнуть друг другу. А вот Костька где? Костька Нифонтов?..

Нет времени думать. Вот уже и поворот с Гагаринской на Шпалерную, едва мелькнула Нева в просвете домов; вот пронеслось пожарище на месте казарм лейб-гвардии Конной артиллерии; а вот и Литейный, вот Окружной суд, и толпа перед ним — красные знамена, беспорядочно составленные телеги, броневик, пулемёты — окна почти всё выбиты, ветер шевелит рассыпанными по мостовой листами; бумаги истоптаны, изорваны, их лениво подбирают, суют в костры.

Но сам Литейный — не перегорожен; и у Дома Предварительного Заключения — лишь небольшой караул.

— Здесь, — скомандовал Две Мишени и Федор послушно нажал на тормоз. Полковник обернулся куда-то к своим в кузове:

— Этого… комиссара сюда!

Кадеты спрыгивали наземь, свои, знакомые все лица, вот Севка, вот Бобровский с погонами фельдфебеля, вот остальные…