Циклоп - Генри Лайон Олди

отваге верного слуги. Встать на защиту имущества мертвой хозяйки, преградить дорогу чародею, способному мановением руки скрутить тебя в бараний рог… Герой, утверждал шепот. Безумец. Покойник. И все это, как эссенция трех трав, в одном флаконе.

— Давай, — согласился Циклоп. — Как тебе спалось?

— Скверно.

— Видел сны? Добрые? Вещие?

— Нет.

— А я видел, — лицо Циклопа расплылось в улыбке. — Под утро.

Его лицо, подумал Амброз. Морщины, складки, бугры в углах рта. Кожа плотно обтянула острые скулы. Топорщится полоска усов. Лучи солнца; свет и тень от башни — они творят злые шутки, заостряя контуры, делая черты резче. Откуда я знаю его лицо? Из книг?! Нет, это сумасшествие. В памяти, левиафаном из пучины, всплыл толстенный фолиант с картами земель ближних и дальних. Еще почему-то — Шаннуран и легенда про Черную Вдову. Ночь, сказал себе Амброз. Бессонная ночь и возбуждение триумфа. Я отдохну, и мне перестанет мерещиться всякая бесовщина.

— Что же тебе снилось? — спросил он.

— Ты, — безмятежно ответил Циклоп. — Мы боролись, обхватив друг друга. Ты навалился сверху и пыхтел, как евнух на горной тропе. От тебя разило потом и благовониями. Я до сих пор отлично помню букет. Полынь, сандал, росный ладан. Чуть-чуть коричного масла. И пот грузчика. Мы были нагие. Я не сразу понял, что это не борьба. Сперва мне казалось, что я — Симон. Что надо держаться до последнего. Но вскоре выяснилось, что я — не Симон, и даже не я…

Откуда он знает, ужаснулся Амброз. Коричное масло. Полынь, сандал, росный ладан. Слишком сладко для мужчины; впрочем, полынь… Инес говорила, что ей нравится. Делала мне подарки. Я отказался от этого состава двадцать лет назад. У меня оставалось три склянки, я выбросил их в море, со скалы. Откуда он знает?!

— Ты большой затейник, Амброз, — Циклоп погрозил магу пальцем. — В каком борделе тебя научили таким штучкам? Скажу честно, борешься ты отвратительно. С дряхлым старцем — еще ладно, но трущобная крыса измолотила бы тебя, как ячмень на току. Зато в постели ты — боец. Гвардия стоит до последнего! Тебе приятно слышать это?

Его голос, вздрогнул Амброз. Его два голоса. Мне ясно слышен один из-за второго. Так из-под ткани камзола, в прорезях на плечах, коленях и сгибах локтей, хорошо видна дорогая подкладка. Замолчи, мертвая! Твое тело корчилось в промерзшей насквозь могиле; оно корчилось и в Симоновом пламени, пока не стало пеплом. Замолчи, или я поверю, что душа твоя сейчас бьется в корчах, издеваясь надо мной! Хочешь сказать, меня ждет такая же судьба?

— Довольно болтовни! — он собрал всю решимость в кулак. — Мы — взрослые люди…

Циклоп пожал плечами.

— Ты пойдешь со мной доброй волей?

Позади загомонили маги. «Слуги не являются наследуемым имуществом…» — слова Древнего заглушило гудение роя, и все утонуло в общем шуме.

— Изумруд, — сказал Циклоп.

— Что?

— У тебя в жезле изумруд. Забаррский изумруд, чистой воды. Вес — дюжина семян «дерева удачи». Хороший камень, ценный. Давно он у тебя?

— Идем со мной, — повторил Амброз.

Возбуждение давало себя знать. Оно переплавлялось в бешенство: чище слезы младенца, холодней, чем сталь на морозе. Мордой по грязи, решил Амброз. Если он не закроет рот, я протащу его мордой по грязи. Пусть видят, как я ценю наследство Инес.

— Перстни Газаля, — Циклоп играл с кольцом жугала. — Гранат, сапфир, опять сапфир. Морковный турмалин. Три бриллианта. В головном обруче — опал. Восковой опал, тридцать пять семян. Мастер Газаль, каким маслом вы пропитываете камень?

— Оливковым, — крикнул Газаль-руз. — С добавлением меда!

Ситуация, вне сомнений, забавляла Злого Газаля.

— Известняк стен башни, — продолжил Циклоп. Он побледнел, ноздри горбатого носа хищно раздувались. — Гранит облицовки. Ломовой плитняк фундамента. Мрамор — статуи на втором этаже…

Камни, вспомнил Амброз. Ушедшие ушли в камень. Когда мы это поймем, мы станем ровней им. А если не поймем, они вернутся. Клянусь милостью Иштар, этот дурак рехнулся! Он что, надеется вызвать армию? Угрожает мне каменным гневом? Сейчас расколются изумруды и сапфиры, треснет мрамор и гранит, и вокруг безумца сомкнутся полки защитников: существ, от которых остались только легенды, да и те — пустой звук.

О, ужас! Инес, тебе бы понравилось.

— Нефритовое панно в зале для приемов, — Циклоп закрыл глаза, прислушиваясь к невидимому хору. Звук к звуку, тон к тону: далекая гармония целиком заняла внимание сына Черной Вдовы. — В кабинете — малахит, бирюза, оникс. Ваши амулеты, господа. Песчаник и кремень недр, ниже слоя почвы. Бедный пласт угля. Долгая история, к чему все перечислять…

Повязка на его лбу вспыхнула и сгорела.

7.

Тяжелая кованая дверь лязгнула, отрезав Вазака от коридора, насквозь пронизывавшего скальное основание дворца. Ученик Талела привык к подземельям, склепам и усыпальницам, но когда молчуны-гвардейцы подвели его к узкой лестнице, уходившей в недра дворца, Вазака охватила паника. Казематы в толще скал, темницы, пыточные — будь ты трижды магом, есть места, откуда нет возврата! Его сопровождали двое; прочие остались во дворе. С двоими он бы справился — толстяк умел не только поднимать мертвецов, но и укладывать живых. Увы, страх парализовал его волю. Страх — и отчаянная надежда. Чем мог скромный некромант провиниться перед владыкой Тер-Тесета? Водились за ним мелкие грешки, так кто сейчас невинен? Конечно же, его вызвали не на расправу, а для тайного поручения…

Королю понадобились личные услуги?

Сет-Разрушитель, не оставь своей темной милостью!

Гладкие ступени. Спуск во тьму. Скрежет отпираемого замка, лязг решетки. Еще одна лестница. Грубо вырубленный в толще скалы коридор — дорога в ад. Тусклый свет лампад на стенах. Они шли и шли, и страх в душе Вазака начал сменяться жарким волнением, сродни похоти. Здравый смысл, надрываясь, кричал: держись подальше от королевских тайн! Много знаешь, мало живешь! Но Вазак ничего не мог с собой поделать. Любопытство глодало его сердце, а предвкушение чуда, небывалого даже для мага, наполняло рот слюной, густой и приторной.

Вазак поминутно сглатывал, чтоб не захлебнуться.

Впереди возникла еще одна дверь — родная сестра первой. Возле нее ждал гвардеец, заметно старше конвоиров Вазака. Против ожидания, дверь оказалась не заперта, и даже приоткрыта. На плитах лежала полоска охристого света; чудилось, на камень, истертый подошвами, плеснули яичным желтком. Рука старого гвардейца, закованная в латную перчатку, потянула створку на себя. Вазака без церемоний втолкнули внутрь. После темного коридора свет факелов показался ему хуже пытки. Толстяк зажмурился — и часто-часто заморгал, пытаясь восстановить зрение. Ноздри его трепетали, ловя знакомый душок. В смолистом чаде факелов, в ароматах благовоний и бальзамических трав ясней ясного звучала сладковатая нотка тления. Утерев слезы, Вазак сумел рассмотреть помещение целиком. Камера,