Золотой век - Евгений Игоревич Токтаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Амфитея улыбнулась через силу, не хватало донимать добрых людей глупыми слезами, от неё и так одни хлопоты. Она постаралась отвлечься, чтобы не вспоминать Автолика, думать о чём угодно, только не о последних днях, что они провели вместе.
Амфитея оглянулась по сторонам. Они сидели перед домом, стол был накрыт в маленьком садике. А вокруг, сколько хватало взгляда, под ярким весенним солнцем зеленели поля и холмы. Среди молодой травы цвели гиацинты, розовые, белые, жёлтые. Ещё вчера их не было видно среди зелени, а сегодня зацвели все разом. Будто по заказу.
На Алаши пришла весна, она принесла новую жизнь и надежду на будущее. Амфтея почувствовала свежий, горьковатый запах гиацинтов, которые пахли куда приятнее любых заморских благовоний. И вдруг почувствовала, что печаль последних месяцев отступила. Совсем немного, самую каплю, но ей стало легче. Может, у неё впереди не только страдания. Может, придёт иной день, лучший, чем было её прошлое.
— Потерпи ещё немного, всего лишь одна луна тебе сроку осталась, — сказала Антиклея.
Амфитея смущённо улыбнулась. Через силу. Мысль о предстоящих родах пугала её до дрожи, аж ноги переставали держать. Тогда она садилась в роскошное и невероятно удобное плетёное кресло и вскоре успокаивалась. Кресло ей так нравилось, что она как-то поделилась этим с хозяйкой.
— Это мой младший ладил, — грустно улыбнулась Антиклея, — для жены своей, когда она как ты непраздна была.
Амфитея покраснела, ей стало стыдно, что невольно она затронула ту часть сердца доброй женщины, что навек окутана горем.
У Эсима и Антиклеи не было детей. Сейчас не было. Но раньше были.
— Троих я родила, — рассказала ей как-то пожилая критянка, — троих мальчишек. Старшего не уберегла. В младенчестве боги забрали. А средний с младшим... Думали мы с Эсимом — вот нам в старости радость и опора. Да человек предполагает, а боги располагают...
День за днём, слово за слово, многое открылось Амфитее. Средний сын Эсима стал знатным кормчим, всю науку отцовскую постиг. Где-то и превзошёл.
— Эсим уж на покой засобирался, на такого-то наследника глядючи, — рассказывала Антиклея, — да как-то вышел в море сыночек, и не вернулся...
Она тяжко вздохнула и утёрла край глаза.
— Обычное дело, для пахарей моря. Корабль вернулся, да и люди многие, а он нет. С «пурпурными» повстречались.
— С разбойными? — еле слышно проговорила Амфитея.
— Ну почему. С такими же купцами. В здешних водах ведь как? Не будь слабым. Слабого всяк сожрать норовит. Сильный видит — слабый перед ним. Что не взять? Всякий финикиец в море — девять дней купец, один день воин.
— Разбойные, — упрямо качнула головой Амфитея, — какие же они воины? Душегубы они без чести.
Память подсунула ей позабытый, казалось, образ — селения, вырезанного Тесеем, доблестным богоравным героем.
Антиклея снова вздохнула.
— Вот такой душегуб и повстречался. Да зубы обломал. Отбились, но сын мой за то жизнью заплатил. И тела мне не привезли, оплакать.
Она надолго замолчала.
— Остался младший. Отцова гордость, материна радость. Какой пригожий был, красавец писанный, девкам головы кружил, косяками за ним шныряли. Вот невод закидывай и тяни — полезут девки в самом соку, одна другой красивше.
Амфитея улыбнулась.
— И рукастый какой был. Уж как я ревела перед ним, в ногах валялась. Умоляла иным ремеслом заняться, в море не ходить. Смеялся и не слушал. Как, говорил, на отца всё брошу? Я ему: «Не серди богов», а он только смеялся. Стал себя «тем, кто богов сердит» звать. Надо мной, значит, в насмешку. Да ты что не ешь-то ничего, милая? Ешь давай, силы тебе нужны.
— Да ем я, — смущённо пробормотала Амфитея.
— Долго боги похвальбу его терпели, а он с того терпения всё наглее становился, всё самоувереннее. Вот. А потом вышел в море и не вернулся.
Амфитея не знала, что ответить.
Сыновья Эсима и Антиклеи успели жениться. Подрастали внуки. Четверо. Но малы ещё. Эсим в море продолжал ходить, на людях держался бодро, и только жена его знала, как сильно он сдал после гибели младшего.
Такая вот судьба у моряка.
Антиклея, когда корабль провожала, вела себя, будто и не случилось ничего особенного.
«Ибо море — есть поле надежды...»
Вот только душа на части рвалась.
Амфитея слушала. Примеряла на себя. И как-то уже неловко выходило себя жалеть, самой несчастной считать, да о судьбе нерождённого ребёнка горевать.
А роды приближались. И пугали.
— Мальчишка у тебя будет, — говорила Антиклея, — живот вон как выпирает. Девочка, она всегда аккуратнее сидит. Живот круглее.
Амфитея натянуто улыбнулась.
— Я слышала такое. Не всегда сбывается.
— У меня сбудется, — заявила Антиклея, — и родишь легко. Знаю, что говорю. Бёдра широкие, хорошо пойдёт.
Амфитея снова улыбнулась. Мимо ушей пропустила. Просто слово доброе, что за ним стоит?
Оказалось, кое-что стоит. В конце зимы Антиклею позвали куда-то в дальнее селение, довольно далеко от города.
— К роженице, — объявила она.
— Ты разве повитуха? — удивилась Амфитея.
— Милостью Лохии, — усмехнулась та.
Потом, как вернулась, рассказала, что всё прошло хорошо, жертвой Лохия довольна осталась и вспомогла в лучшем виде. Вскоре в дом нагрянули незнакомые женщины, бабки-мамки, благодарили и заплатили щедро.
— Старейшины дочка родила, — объяснила Антиклея.
— Что же так далеко посылали? — спросила Амфитея, — разве ближе повитух не найти?
— Да тем, что к бабе, что к козе — всё едино. А у меня женщины от горячки родовой не мрут, хвала Лохии.
— Потому что жертвы хорошие?
— Потому что я руки мою, — шёпотом ответила хозяйка, — мылом или хоть щёлоком. Лучшее мыло из Чёрной Земли везут, из гусиного жира с окалиной[157] и порошком нитри.
Хозяйка опасливо покосилась в сторону домашнего алтаря, где стояла статуэтка Артемиды Критской, Лохии, «Родовспомогательницы». Явно не хотела, чтобы богиня обиделась словам про мыло.
Амфитея уже и не удивилась даже. Но спросила:
— А кто... — не договорила, замялась.
— Научил?
— Да.
— Это, милая моя, целая история. Я сопливой девчонкой была, мы на северном берегу Алаши жили. Сюда-то меня Эсим привёз, как замуж взял. Так вот, потонул как-то в шторм неподалёку корабль. Люди все спаслись, у
