Золотой век - Евгений Игоревич Токтаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она и бежала к этому последнему пределу, не разбирая дороги, вслепую. А перед глазами тогда стояла одна и та же жуткая картина — он падал в бесконечности застывших мгновений, в вечности полусна, навсегда отпечатавшись в сознании. Стоит закрыть глаза — она вновь видит это.
Тогда, перед прыжком, стоя спиной к Автолику, к погоне — она продолжала видеть его смерть. Весь мир стал в эти мгновения нестерпимо ярким, облёкся в кричащие слепящие цвета, какие любят ремту в их хвастливых и величественных пилонах и обелисках.
А потом был прыжок и морские волны сомкнулись у неё над головой. Сине-зелёная пучина не поглотила её, не извергла с негодованием прочь, швырнув на равнодушные камни. Она приняла дочь последних морских владык, но не признала своей и не подарила успокоения.
Амфитея не помнила, как вынырнула, ибо стоило разорвать границу миров, как новая волна накрывала её с головой. Рука пульсировала болью.
Кто знает, может другой человек и не выплыл бы, но, чтобы критянка вот так запросто сгинула? Не дождётесь. Видать, кому-то из богов было интересно наблюдать за её трепыханиями.
Позже ей рассказали, что она проплыла расстояние больше полёта стрелы. Может даже раза в полтора. Когда её подняли на борт, то на первых порах морякам почудилось, что перед ними не женщина, а водяной дух.
Перед прыжком она безошибочно распознала корабль, как критский, но, когда сильные руки вытащили её из воды, сознание балансировало на краю бездны и она уже не видела, не понимала куда попала.
Однако самые первые слова она в полубессознательном состоянии произнесла на родном языке:
— Пираты...
— Что? — встревожились моряки.
— Пираты... Напали...
Уже ничего не соображая, она бессвязно пробормотала что-то ещё на языке ремту и, наконец, боги позволили ей провалиться в спасительную тьму.
Позже ей рассказали, что пожилой кормчий Эсим раздумывал недолго. Он видел в бухте два судна и бегающих на берегу людей. Налёг на рулевые весла, одному борту велел табанить, другому грести и длинный вытянутый, будто у рыбы-меч нос критской ладьи повернулся к западу. Эсим велел ставить парус, благо в сторону Алаши ветер дул почти попутный.
Воды не набрали, но день-то и ночь перетерпеть можно. Эсим видел, что один корабль тоже выходит из бухты и следует за ним.
— Похоже, не ошиблась девка. И впрямь разбойные.
Моряки, посерьёзнели, стали готовиться к драке, но её не случилось. Ибирану их не догнал, хотя парус его долго за кормой маячил.
— Ишь ты, — дивился Эсим, — неужто ради девки жилы рвут?
— Но девка-то ничего так, — заметил один из гребцов, — я б ей вдул.
— Я тебе самому сейчас вдую, — беззлобно пообещал кормчий, — веслом.
Так Амфитея оказалась на Алаши, в старой критской колонии Кетима[156].
Эсим оказался не просто кормчим, но и хозяином судна, не слишком богатым, но и не бедствующим купцом. До конца сезона ещё оставалось два месяца, и он вскоре снова ушёл в море, оставив Амфитею на попечение своей жены, Антиклеи.
Здесь, на Алаши, всё было похожим на родной остров бывшей шпионки. Издавна сюда переселялись мореходы из Кносса, отстраивали города по образцу родины, заводили критские порядки. Эсим был истинным критянином, и по облику, и по разговорам.
Она впервые за долгие годы услышала родную речь. Это подействовало на неё, будто удар в голову, сбивающий с ног, переворачивающий мир вверх тормашками. Она будто снова рухнула в воду со скалы и, оглушённая этим ударом, утратила способность ясно мыслить. Неодолимой волной нахлынули воспоминания, которым ей сопротивляться было куда труднее, чем морским волнам. Амфитея и не пыталась поначалу, ведь далеко не все они были тёмными и скорбными.
Было в них много светлого. Настолько много, что в какой-то момент она спохватилась. Испугалась, будто тонет в самообмане.
Нет, себя ей не обмануть. Она сейчас не в доме родителей, не на Крите. И давно уже не маленькая девочка. А вдова, которая потеряла любимого мужчину. Больше ей не увидеть Автолика, он погиб, защищая её. Придётся открывать глаза и возвращаться в нынешний день.
Да, детство давно закончилось. Амфитея скривилась от боли. Ребёнок повернулся в животе. Она изо всех сил пыталась не вскрикнуть, иначе тут же прибежит встревоженная Антиклея и начнёт хлопотать вокруг неё.
Бедный малыш, как же он всё выдержал. Как она не лишилась ребёнка, не потеряла его во время прыжка в море. И позже, когда долго поправлялась от раны. Стрела пробила ей руку насквозь, на корабле её перевязали, но потом рана загноилась. Она долго лихорадила, ничего из снадобий Антиклеи ей не помогало. Да к тому же не отпускала бесконечная тошнота, слабость, головные боли. Надо было хорошо есть, чтобы поправиться, но она не могла, тошнило иной раз от любого запаха, от любой пищи.
Тогда она сама себе напоминала призрака. Бронзовое зеркало показывало бледное осунувшееся лицо, на гребне всякий раз оставался большой клок волос. Но вдруг стало безразлично, как она выглядит. Жизнь потеряла краски, стала по вкусу напоминать заплесневевший хлеб.
Автолик мёртв, потому ей и дела нет, что показывает зеркало. Она потеряла всех, кого любила. Сначала родителей, потом приёмного отца, теперь мужа больше нет. Остался его ребёнок, которому скоро предстоит появиться на свет. Что за судьба его ждёт?
Ведь отца он уже никогда не увидит, а сама Амфитея не погибла и не стала рабыней только лишь по милости добрых людей, которых ей посчастливилось встретить.
Хозяйка позвала её завтракать. За столом Амфитея резала сыр, стараясь не показывать, что рука у неё ещё болит. Но от внимания Антиклеи ничего не укрылось. Она отобрала у неё нож, и сама завернула для неё сыр и салатные листья в кусок лепёшки.
— Да, что же, я и сама могу, — Амфитея всякий раз чувствовала неловкость, когда её так опекала добрая женщина.
— Скоро сама уже всё сможешь, потерпи, уже недолго осталось. Сначала ты ни кусочка проглотить не могла, а сейчас уже ешь хорошо. И уже не такая бледная, видишь, всё на лад идёт.
От добрых слов
