Проект Деметра - Райдо Витич

Цветы, зелень, вода и отсутствие посторонних глаз и ушей, но при этом не замкнутое пространство, и Эрик не подумает, что он только и хочет, что уложить ее в постель. C другой стороны, если не будет против…

Вейнера на пару секунд повело, ладони вспотели.

Еще бы плед, фруктов и вина…

Качнул головой – о чем думает?

– Знаешь, о чем я тут подумала? Совсем ничего о тебе не знаю. Расскажи о себе?

– А что рассказывать? – удивился. – Родился, учился, служил. На одном из заданий заработал быстро развивающуюся лейкемию. Попал в зону биологической зачистки и привет. Но появился Стефлер и я здесь, с вами.

– Свои же подставили?

Вейнер подхватил грушу с лотка у стены, подкинул в ладони.

– К чему спрашиваешь?

– Интересно.

– А тебя свои не подставляли?

– Нет.

Мужчина явно не поверил, но углубляться не стал – не имело значение, иное ум занимало. Подал грушу, желая перевести разговор в другое русло.

– Мы свои, Эра, я уже говорил тебе. Нам проще понять друг друга.

– А мама, папа у тебя какие?

Вейнер свысока уставился на нее: издевается? Огляделся, выискивая ответ на свой вопрос и, понял, что готов и это стерпеть:

– Автобиографию желаешь? Родители мировые, особенно мать. Отец тоже. Но когда трезвый. В общем, с родоками приемными повезло. В остальном тоже. Женат не был, детей не имею. Приводы… два. Нарушение дисциплинарного режима и субординации. Переводить надо? Наград не имею. Все? Еще что-нибудь?

– Кого -нибудь любил?

Венер остановился, уставился на нее, решительно не понимая, что девушке в его душе и темном прошлом покопаться приспичило. И подумалось – может верно, правильно это – узнать человека и заглянуть во все его темные углы личности, прежде чем решиться на серьезный шаг? Возможно, он сам виноват, что Эрика не спешит и не горит желанием сойтись с ним ближе? Слишком замкнут и закрыт для нее?

Вейнер медленно шел по улице рядом и все думал с волнением о том, что ее внимание знак, шанс, и его нельзя упустить. Только раскрываться не привык, не знал как это – выложить все, что у него на душе. Надо ли?

– Ты такой легкий в общении, просто прелесть, – фыркнула Эра после того как они в молчании уже вошли в тоннель перехода. – Свидание проходит на ура.

– Извини, я просто соображаю, что сказать.

– Ты все это время думаешь, любил ли когда-нибудь?

– Почему? Любил, конечно. Маму, например. И сейчас люблю. Она много для меня делала, себя не жалела.

– Это благодарность, Вейнер, а не любовь, – посерьезнела девушка.

– Одно и тоже, – повел плечами.

– Нет.

– Женский взгляд на мир и только. Вам, в принципе, в иллюзиях плавать свойственно.

Теперь остановилась Эрика, уставилась на него и вдруг потянулась, обвила шею руками и накрыла губы. Вейнера парализовало, стоял истуканом и вздохнуть боялся. Ее губы так нежно касались его губ, что казалось, она не просто любит или желает – боготворит.

– Этот поцелуй тоже благодарность? – прошептала, глядя на него с удивительной теплотой, и поглаживала по щеке. Вейнер слова забыл, что-то щемящее бередило сердце и вызывало желание расплакаться.

– Нет, Вейнер, это просто так. Просто потому, что я тебя люблю. Вот таким как есть – замкнутым оболтусом.

Лицо мужчины вытягивалось, теряя суровость, и становилось экраном эмоций. С него будто скинули массив масок и оголили впервые за многие годы. Это было настолько трогательно, необычно и прекрасно, что Эрика рассмеялась.

– Ты такой красивый, оказывается. Когда становишься собой, – и, подхватив подол платья, смеясь, помчалась по тропке.

Он нагнал ее уже у поляны, подхватил в беге на руки и, покачав понес, не зная куда.

– Что ты делаешь, Эра? – спросил, не столько пытая взглядом, сколько невольно любуясь девушкой, впитывая ее смех и взгляд, изгиб шеи и поворот головы, взмах ресниц и блеск глаз.

– Я учу тебя любить, – обняла за шею. Поцеловала и вдруг выгнулась, развела руки и закричала, смеясь и радуясь непонятно чему. И странно, Вейнеру было все равно, он не искал причин, не думал – он просто смотрел и слушал, и чувствовал в эти моменты, что дышит словно глубже, и видит будто четче, и слышит острее. И готов был держать ее на руках и кружить год, десять.

Голова закружилась, упали. Эрика покатывалась со смеха. Лицо наполовину закрыли заросли мелких бутонов и, казалось, смеялись вместе с ней, светились как она.

Ему стало больно от желания, до спазмов, до судорог. Сжал ее и навис, одной рукой пробираясь под юбку, другой накрыв щеку. И пил дыхание, чуть касаясь кожи, чувствовал ее тепло. Оно пробиралось ему в вены и щемило сердце, сжимало горло.

Это был бред и сон, упоение сродное безумию, что разом накрыло двоих. Спроси их собственные имена – и их бы не вспомнили. Эра отдавалась без остатка, доверяясь полностью, и словно летела с кручи навстречу пропасти, надеясь только на того, кто ее поддерживал в полете.

Он проник в нее и понял, что это она заполнила его, взяла легко, пропитав собой каждую клетку, каждую мысль. Она дарила даже не себя, а нечто не подвластное разуму, что носила в себе, чем была полна.

Впервые он не мог сказать что трахался – язык бы не повернулся, мысли такой не возникло. Он гладил ее лицо, такое нежное в истоме, и не мог понять себя. Потрясение, вот что он испытывал. Его словно вытряхнуло из тела, а и теперь вернуло не так и другим.

Так не бывает… но было.

Белая полоса, – вспомнились слова Радиша и Вейнер крепко прижал к себе Эрику боясь, что сейчас потеряет. Ведь белые полосы так коротки.

Малыш недовольно пнул маму изнутри и, та села, как из омута вынырнула. В висках еще пульсировало, и тело плыло от неги, разум был в потрясении и плохо слушался. Она понятия не имела, что Шах может быть не только властным и сильным, но ласковым и внимательным, не столько берущим, сколько дающим.

И как озарение – что же ты наделала, идиотка?

– Только не уходи, – испугался мужчина, прижал к себе, лбом в лоб уперся. Слова в горле застряли. Из глаз льются, а с языка не слетают. И понимает – неуклюжий, такой ли ей нужен? А сил нет ее опустить. Кажется, отними руки и все закончится: свет, день, этот мир. И так хочется сказать ей – я тебя люблю. Я не знал, что бывает иначе, что то, что случилось, это не блажь, не секс, это сплетенье душ, когда нет тебя и меня, есть мы.

Но выговорить смог только:

– Не уходи.

Эра не могла. Понимала – надо, понимала – совершила большую ошибку, проступок, что должна жалеть, стыдиться, а не чувствовала ни того, ни другого.

Вейнер открылся совсем другим, сейчас здесь он был наг не телом – душой.

И как камень на сердце – вина и перед ним и перед Эрланом, и хоть разорвись меж ними.