Рождение «Сталкера». Попытка реконструкции - Евгений Васильевич Цымбал
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тарковский проецировал свои качества на нового Сталкера Кайдановского. У Александра от этого возник сильнейший внутренний конфликт. Он доверял Тарковскому и почти не спорил с ним, но на втором и третьем «Сталкере» у Саши иногда были моменты, когда, возвращаясь со съемок, он просто дрожал от ярости. Он до физиологических реакций, чуть ли не до тошноты не хотел быть таким, каким его заставлял быть Тарковский. Кайдановскому очень не нравилось, что Тарковский вывернул характер его героя наизнанку. Он заставлял Александра вытаскивать из себя и обнажать то, чего он категорически не хотел никому показывать. Ему не нравилась слабость, не нравился высокий дрожащий голос, которого требовал от него режиссер. Для Кайдановского это было неорганично, противоестественно. На съемках Саша все это послушно делал, но после у него было состояние, которое я бы назвал психической компенсацией. Я видел, как он в бешенстве бил кулаками в стену, чтобы как-то избавиться от наполнявшей его негативной энергии. Он хотел быть таким, каким был в жизни и каким хотел быть всегда. Цельным, жестким, реактивным. Иногда это вырывалось в какое-то безумно экстремальное поведение.
* Борис Прозоров: Еще бы! Я помню, как Саша кайфовал, снимаясь в первый год. Тогда это был жесткий и решительный Сталкер. С какими-то тараканами, но мужественный и решительный. Рефлексии ему были свойственны в очень небольшой степени. Немного зная Сашу Кайдановского, я хорошо понимаю, как трудно ему было ломать себя, и играть того Сталкера, который получился в итоге. Он наверняка не хотел все это из себя выворачивать.
В Таллине, устав от невнятицы, с картины ушел пожилой и опытный художник Воронков — специалист по строительству декораций, и та часть работы, за которую он отвечал, легла на плечи Рашита Сафиуллина. Декорационные работы продолжались, несмотря ни на какие скандалы.
Тринадцатого сентября Тарковского не было в Таллине — в Москве в Грибоедовском ЗАГСе состоялась бракосочетание Лоры Яблочкиной и Тонино Гуэрры. Андрей Арсеньевич участвовал в церемонии в качестве свидетеля. Вторым свидетелем был великий Микеланджело Антониони, специально для этого прилетевший в Москву. После смехотворной для итальянцев процедуры регистрации вся компания отправилась в знаменитый загородный ресторан «Русь», считавшийся тогда самым фешенебельным в столице.
Новая энергия и новые проблемы
Тарковский вернулся из Москвы. Свидание с двумя великими итальянскими кинематографистами — Антониони и Гуэррой — зарядило его новой энергией. Он полон решимости снять новый вариант фильма. Новым, неизвестно каким по счету сценарием Тарковский остался доволен. Он прочитал этот вариант, вышел к Стругацкому и жене, сидевшими за столом.
Лицо его ничего не выражало, только усы топорщились, как всегда, когда он был погружен в свои мысли. Он рассеянно оглядел нас, подошел к столу, подцепил вилкой какой-то кусок снеди, сунул в рот и пожевал. Затем сказал, глядя поверх наших голов:
— Первый раз в жизни у меня есть мой сценарий[427].
В этом заявлении, конечно, было лукавство, ибо не по «своему» сценарию Тарковский не снимал ни один из своих фильмов. Скорее это было желание поощрить авторов, сказав им комплимент, чего в их совместной работе до этого почти не случалось. Новый «Сталкер» стимулировал и режиссера, который вознамерился переснять за оставшиеся осенние дни натурные эпизоды, происходящие в Зоне.
В Таллин приехали Леонид Калашников, Шавкат Абдусаламов и обновленная операторская группа — Александр Коротков, Николай Брусов, Сергей Подлегаев. В первый же день осмотрели место съемок. Шавкату не понравился цвет фасада первой электростанции. До этого Алик Боим по настоянию Тарковского перекрасил его, но теперь этот цвет режиссеру не понравился, и он велел смыть краску.
* Рашит Сафиуллин: Когда Боима уволили, мне пришлось отмывать эту краску пожарной машиной. Приезжали пожарные, и я руководил их работой. Они спускались вниз на поляну, а там возле реки грунт слабый, и пожарные машины вязли и тонули в грязи. Их надо было вытаскивать другими машинами или тракторами. Мы всю эту поляну разворотили, ямы и колеи в полметра глубиной, но краску на фасаде отмыли. Потом несколько дней пришлось колеи заделывать.
Шавкат предложил сделать цвет здания более нейтральным, более темным. Калашников согласился, что это придаст зданию некоторую загадочность и мрачноватость. Их содружество было основано на контрасте. Калашников был немногословным, мягким, деликатным и доброжелательным, но очень ответственным во всем, что касалось его профессии. Он записывал в специальном блокноте информацию о съемках каждого кадра — освещенность, экспозицию, объектив и т. д. Шавкат был твердым, решительным, жестко настаивавшим на том, чтобы его указания выполнялись точно и неукоснительно.
* Рашит Сафиуллин: Абдусаламов посмотрел, как мы все сделали, и первое, что сказал: «Надо покрасить все это в темно-серый цвет». Мы только спасли здание, выкрашенное Боимом, пришлось его опять, во второй раз красить. Когда приехал Тарковский, он обомлел. И тут же приказал отмыть фасад обратно. Пришлось его снова отмывать. История повторилась. Пожарные смеялись над нами. «Что? — говорят, — вы так всю дорогу красить и отмывать будете?» Они уже знали, что пожарные машины тонут в грязи, и взяли с собой шланги подлиннее, поэтому колеи заделывать в этот раз не пришлось.
Марианна Чугунова: С Калашниковым пришел художник Шавкат Абдусаламов, который перекрасил электростанцию в другой цвет. Потом они так же вместе и ушли[428].
* Рашит Сафиуллин: Шавкат Абдусаламов и Боим, два замечательных художника, совершили абсолютно одинаковые ошибки. Они хотели сделать здание более темным, соразмерным по цвету и, сами того не желая, выравнивая более темным цветом поверхность здания, убивали цвет натурального камня.
Пришлось мне решать эту проблему. Я взял четыре марлевых тампона, засыпал туда порошковую охру, коричневую, черную и белую краску, залезал на крышу, свешивался вниз головой и тряс этими тампонами у стен, так, чтобы краска падала вниз. Она ложилась на торцы и выпуклости камней, в швы между камнями и не убивала, а, наоборот, выявляла фактуру кладки. Камни стали выпуклыми, объемными, рельефными.
Но самым интересным по фактурам для меня был портал — вход в здание электростанции,
