Русский флаг - Александр Борщаговский

Камеамеа хорошо знал английский язык, язык угроз и банковских бумаг, и, опасаясь обидеть любезных джентльменов, озабоченных благополучием его государства, не сказал им, что Сандвичевы острова могли бы преспокойно существовать в Тихом океане, не меняя флага. Он и сам знал, что в его владениях слишком много сандалового дерева и другого добра, которое заботливые джентльмены не оставят на произвол случая.

Долго длилась пауза после энергичной речи английского дипломата. Наконец король сказал несколько неуверенным тоном:

— Я выслушал то, что вы мне сказали от имени своего правительства. (Легкий поклон сидящего на троне человека.) Я не уверен, понял ли я все, но я подумаю и припомню былое. (Король мечтательно закрыл глаза. Он вспомнил блаженные дни своей молодости.) Я предпочел бы, чтобы все касающееся до моей власти и все интересующее старейшин и народ было сообщаемо письменно, дабы предупредить ошибки и недоразумения, которые мы можем сделать…

Виллье торжествовал тактическую победу.

Дипломат с Темзы, сообщая правительству о своей неудаче, думал о том, что королю Сандвичевых островов больше сорока лет, а сорок лет жизни в этом сказочном, благословенном крае — срок вполне достаточный. Возраст и тропический зной привели к размягчению мозга, и надо полагать, что молодой племянник Камеамеа, воспитывавшийся в Лондоне, мог бы управлять государством разумнее и лучше. В весьма осторожных выражениях он написал об этом министру иностранных дел.

Вячеслав Якушкин по просьбе отца снял копии с донесения Завойко и отправил их декабристам, жившим в отдаленных уголках Сибири.

Кяхтинские жители, узнав от Сергея Петровича Трубецкого о победе на Камчатке, собрали около трех с половиной тысяч рублей серебром на покупку штуцеров для Петропавловска. Не отставали от них жители Тобольска, Канска и других городов. Первые деньги, полученные в Иркутске, были посланы в морское министерство, вслед уехавшему Максутову. Морское министерство обратилось к военному министерству с просьбой об уступке штуцеров. Хорошо, что удалось сдвинуть с мертвой точки хоть это дело: надворный советник Бибиков, чиновник особых поручений при Муравьеве, отправился в Ижевск, откуда он должен был увезти в Иркутск четыреста нарезных ружей, четыре формы для отливки пуль и унтер-офицера оружейника.

Медленно тянулся декабрь. Газетные столбцы были заняты подробностями боев в Крыму. Кое-что напоминало августовские бои в Петропавловске: французы теряли много людей из-за расчетливой медлительности англичан.

В витринах книжных магазинов — виды Крыма, Севастополя, Одессы. В дворянском собрании — маскарады, балы, язвительные толки о великих князьях Николае и Михаиле, командированных императором в Крым, в действующую армию.

Но Максутов знал и другое. В Крыму тяжкие потери, неудачи. Высшее командование потеряло управление армиями. Не раз приходили Максутову на ум слова Пущина: современные дела неимоверно тяготят, не видишь деятеля при громадных усилиях народа!

Горчаков, посланный Николаем в Вену, столь же мало подвигает Россию к победе, как Меншиков к Крыму. Луи Наполеон пугает Франца-Иосифа революцией в Италии, и австрийский император медленно, но верно приближается к военному союзу с врагами России; второго декабря он подписал с ними договор о союзе.

Двор мечтал о почетном мире. Николай, чья могучая жандармская фигура и властный голос созданы для того, чтобы повелевать, поручил Горчакову и Нессельроде спасти все, что еще можно спасти, что еще можно выговорить на европейском торге. Но Англия — прожженный торгаш! Английский кабинет знает, что торг нужно сорвать любой ценой, — завтра они возьмут за бесценок то, что сегодня продается по умеренной цене. А кровь солдат? А десятки тысяч жизней? А слезы английских матерей? Что за вздор! Кабинетам не пристало думать о таких мелочах и подвергать из-за них опасности н а ц и о н а л ь н ы е интересы! Золото тяжелее крови. Люди должны умирать не в постели, — иначе кого будут воспевать поэты?!

Николай метался между Зимним и Гатчиной, изменив обычной своей аккуратности, строгому распорядку дня. Гатчина встречала Николая гнетущими, однообразными сумерками, холодной сыростью озер, схваченных у берега ледяной коркой, безмолвием, зловещими призраками прошлого. И все-таки его тянуло сюда. Он ходил по пустым комнатам, под низко свисающими незажженными люстрами, — огромный, серый, с тусклыми, водянистыми глазами.

Ходили слухи о ночных прогулках царя по набережной и Дворцовой площади. У Максутова мелькнула мысль встретиться с Николаем ночью, на берегу Невы, еще раз попытаться заговорить о Камчатке, но здравый рассудок взял верх.

Опрометчивый поступок Дмитрия мог погубить все. Человек, которого невеселые мысли гонят, одинокого, сгорбившегося, в пустынные улицы Петербурга в декабрьскую непогодь, не расположен к добру! Опасно испытывать его терпение.

Перовский во время их единственной встречи успокоил Максутова. Высочайший приказ о наградах подписан еще первого декабря. Он вполне понимает молодого офицера: нельзя получить удовлетворения от собственной награды, если твои товарищи забыты. Но высочайший приказ подписан. Из морского ведомства ему сообщили подробности. Офицеры произведены в следующий чин. Много орденов, государь не поскупился. Обойден только один человек — Иван Николаевич Изыльметьев. Не совсем обойден, но отмечен какой-то незначительной наградой. Кажется, его не жалуют в морском ведомстве.

— Впрочем, и это еще нуждается в проверке, — сказал Перовский, заметив, как помрачнел Максутов.

А Дмитрий вспомнил тихую квартиру на Литейном, старушку с широким лицом, открывшую ему дверь, и бледную красивую женщину, которая не проронила ни слова до тех пор, пока не прочла письма мужа. Высокая, в черном платье, женщина не спеша двигалась по квартире, напряженно слушала Дмитрия, молитвенно складывала руки на груди при упоминании об опасностях и с какой-то особенной, грустной нежностью произносила имя Изыльметьева: "Ваня, Ванечка", — чуть-чуть надтреснутым голосом. "Ванечку обойдут, как обходили всю жизнь, — сказала она, когда Дмитрий упомянул об обещании царя. — Бог с ними, с наградами. Возвратился бы он поскорей. Мы очень одиноки…"

— Не все еще потеряно, — повторил Дмитрий Перовский. — Предстоит награждение ряда лиц, состоящих при Муравьеве, и ошибка может быть исправлена. Кстати, об орденах! Французский император принял в королевском дворце Англии орден Подвязки! Какая низость и забвение национальной гордости! Император французов украшает себя орденом, основанным в память о величайшем позоре французов в битве при Креси.

Но это не могло отвлечь мыслей Максутова от главного: почему в газетах ни слова о Петропавловске? почему молчат о наградах?

Перовский пожал плечами.

— Государственная политика не считается с желаниями отдельных лиц. Во всяком случае победа в Петропавловске — козырь! А козырей нынче немного. Естественно, что он приберегается до подходящего случая. Ждут, какова будет реакция лондонского парламента. Кажется, и командирам эскадры не удастся скрыть истину от своих правительств. Уже раздаются голоса, обвиняющие адмирала Прайса, вносятся запросы в палату общин. Оппозиционная печать требует примерного наказания офицеров. "Таймс" настаивает на реванше, — будущим летом можно ждать решительных действий на Востоке. Даже с участием линейных кораблей. Да, вы правы, если дело обстоит так, то было бы разумно принять решительные контрмеры… Справедливо, совершенно справедливо. Я думаю, что настояния Муравьева возымеют действие…

Вскоре Максутову удалось увидеть и наградные списки. Завойко был произведен в контр-адмиралы и награжден "Георгием" третьей степени и орденом Станислава. Офицеры и служащие порта произведены и награждены орденами св. Владимира и св. Анны. Изыльметьев, автоматически произведенный в следующий чин — капитан второго ранга, отмечен скромной наградой — орденом св. Владимира третьей степени, без банта. Исправить ничего не удалось.

Титулярный советник Зарудный продвинулся на одну ступеньку презираемой им иерархической лестницы: отныне он коллежский асессор.

Только что появилась книга "Правда об Англии и сказания о расширениях ее во всех частях света". Книгу раскупают бойко, заимствуя из нее гневные слова, обличающие вероломство и эгоизм Англии. Дмитрий нашел строки, ответившие его мыслям, его личным наблюдениям во время кругосветного плавания. "Англия поставила первым, непреложным правилом почитать везде и всегда врагом своим всякий народ, строящий корабли. Внимательно наблюдает она за портовыми работами всех государств, и ей кажется, что всякий корабль, рассекающий волны морей, вторгается насильственно в ее владения". Разве покойный Прайс держался других взглядов? Разве самый приход неприятельской эскадры в отдаленнейшую гавань России не был продиктован все тем же желанием уничтожить соперников на море? "Стоило Англии ступить ногою на какую-нибудь землю, на какой-нибудь берег, чтобы никогда уже не покинуть ее; с этой минуты она постепенно начинает развиваться, подаваться вперед, шириться, ежедневно отрезывать участок за участком, обирать последовательно целые народонаселения, уничтожать или угнетать их, так ловко, так повсеместно обвивает она ветвями своими ту почву, на которой единожды навсегда водворилась, что решительно вытесняет туземцев и сама же начинает вопиять о помощи, о захватах, когда эти народы требуют от нее достояния отцов своих!" "Весь Восток, со своим древним просвещением, стал коммерческой конторой, открытой для спекулятивного духа британской торговли…"