Нильс - Андрей Валентинов

с утра. Завтрака не принесли, вместо этого в каюту вбежал уже знакомый врач. Едва поздоровавшись, велел ей лечь на койку и принялся опутывать проводками с липкими присосками. Соль почудилось, что на нее выпустили целый выводок пиявок. Присоски впились в голову, в шею, в ребра, врач же, достав приборчик с экраном, нажал на кнопку и принялся наблюдать, время от времени качая головой. Затем отцепил пиявок и был таков, ничего не объяснив. Соль вздохнула с облегчением, но уже через час дверь отворилась, и в каюту ввалились охранники, тоже знакомые. Не говоря ни слова, стащили с койки, вздернули на ноги, натянув на глаза повязку, и куда-то потащили.

Маленькая каюта, поперек нее стол. Два стула. Бажюль, доктор, охранники за спиной.

— Поясните ей, — поморщился блюститель закона, покосившись в сторону врача. — Демуазель де Керси не ведает, что творит.

— Вы больны, — зачастил тот, — Серьезно больны, демуазель, обследование показало это со всей очевидностью. Необходимо срочное лечение и, возможно, операция, требуется ваше согласие…

«Лекарства пить — нет. Операция соглашаться — нет», — вспомнила она.

— …И подпись на документах, — подхватил бажюль. — В ваших интересах, демуазель де Керси, исключительно в ваших интересах. Законы Клеменции строго охраняют права и здоровье несовершеннолетних, поэтому я и здесь.

Соль горько усмехнулась. Кто бы сомневался. Эх, растянуть бы время!

— Требую позвать моего деда!

Бажюль покачал головой.

— Увы! Агфред Руэрг отправился на Клеменцию, чтобы лично доложить Высшему Распорядительному совету об успешном завершении первого этапа миссии. Свершилось великое дело, вашему же деду оказана часть. Не беспокойтесь, интересы его внучки буду защищать я. Лично!

— Не согласна! — отрезала она.

Бажюль поморщился, вновь повернулся к врачу.

— Ну?

— Н-нет! Пусть сначала подпишет! Пусть подпишет!..

* * *

В каюте охранники сорвали с нее повязку, но уходить не спешили. Один, ростом повыше, схватил за плечо, притянул к себе.

— Может, сейчас? Чего ждать-то? Генератор помех я взял, никто ничего не узнает.

Соль рванулась, попытавшись вырваться из цепких рук. Не удалось.

— Законник не одобрит, — возразил второй, поморщившись. — Принципиальный! Если эта пожалуется, загремим на остров в Южном океане. Ничего, как только куколке сделают первый укол, она сможет лишь улыбаться и хихикать.

Охранник наклонился, поглядел ей в глаза.

— Значит, готовься. Буду первым!..

Отпустил, но напоследок сильно толкнул в грудь, отбросив на койку.

— До скорой встречи! — хихикнул второй.

Хлопнула дверь.

* * *

— Ты скоро станешь взрослой, девочка, поэтому слушай, — сказала ей как-то мать, рыцарственная дама Мария-Елизавета. — Есть вещи, которые женщина не может допустить. «Честь дороже всего!» — девиз рода Руэргов. Сейчас открою тебе тайну, которую узнала от матери, твоей бабушки. В нее посвящают перед совершеннолетием, но мы на Земле, а я надолго улетаю…

— Но это самоубийство! — поразилась Соль, выслушав. — Христианство велит все претерпеть!..

Мать взглянула сурово.

— Ты названа именем Святой Соланж Беррийской, не покорившейся, но вступившей в бой с насильником, защищая свою честь. Рыцарь без меча во всем подобен рыцарю с мечом, пусть он и без меча. Если нет стали, тебе послужит слово. Слушай и запоминай!

Дева Соланж стояла на коленях в узкой, похожей на пенал, каюте и слово за словом повторяла то, что когда-то запомнила. Пока неслышно, даже губами не шевеля. В решающий час это следует произнести громко, не щадя сил. «У нас очень хорошие врачи!», — сказал ей допросчик с Лубянки. Не помогут! А там… А там пусть ее рассудят те, кто имеет на это право.

— Христианство пришло и уйдет, — рассудила мать напоследок — Честь рода останется. Наши предки — друиды племени битуригов из Аварикума, о них писал еще Цезарь.

Рыцарственная дама Мария-Елизавета соблюла честь рода, оставшись в обреченном лазарете на станции Транспорт-2, и погибла вместе с ранеными.

* * *

Потолок взлетел куда-то вверх, в неимоверную высь, стены, напротив, почти сомкнулись, превратив каюту в тесный склеп. Сил уже не оставалось, она могла только лежать. Глаза открыты, если сомкнуть веки, окажешься во тьме, словно в забитом гробу.

Страшно…

Серебряная иконка осталась в прежней каюте, молитва не шла на ум. В Москве, у безбожников-коммунистов, все средства дозволены, но здесь, среди земляков… Учение «чистых» не отрицает добровольный уход из жизни, но только как сознательный шаг в знак презрения мирских благ, а не как бегство. На костер ее предки восходили своими ногами и не страшились взглянуть Смерти в глаза.

Господи, укрепи, подскажи, вразуми!..

Соль понимала — медлить опасно. Сейчас ворвутся, закатают рукав, вонзят иглу.

Не гестапо, не чекисты, такие же клементийцы, как она сама. Нет даже последнего утешения рыцаря — пасть в бою с врагами.

Значит, так ей выпало. Соланж Беррийской пришлось ничуть не легче.

Соль приподнялась на локте, принявшись в который уже раз осматривать узилище. Меча нет, но хоть что бы, острое, твердое, по руке! К сожалению те, что ее сюда притащили, свое дело знают. Ложка и та из ломкого пластика. Все равно, должен быть выход, должен!..

— Соль! Соль!..

Голос, показавшийся сразу знакомым, прозвучал откуда-то сверху. Она взглянула и не поверила своим глазам. Потолок исчез, сменившись белым молочным туманом. Соль уже видела такое на станции. Световой лифт!

Отозваться? Хуже точно не будет.

— Да, я здесь! Здесь!

Туман заклубился, начал спускаться ниже.

— Сейчас, сейчас! Постарайтесь дотянуться!..

Она поняла и, вскочив на койку, вздернула повыше руки. Белое марево коснулось пальцев, запястья, начало спускаться ниже. И тут неведомая сила потащила ее наверх. Туман плеснул в зрачки.