Все имена птиц. Хроники неизвестных времен - Мария Семеновна Галина

– Папа, ты бы поосторожней с ним. Посторонний человек, ты же на самом деле ничего о нем не знаешь.

– Как это не знаю? – удивился папа. – Он внук тети Аллы. Мы же все выяснили.

– Ну, позвони тете Алле хотя бы.

– Она умерла. – Папа укоризненно поджал губы. – В восемьдесят четвертом. Ты вообще когда-нибудь интересовался своей родней? Ходишь как бирюк. Всегда таким был. Даже когда маленьким был. Тебя нашла эта девочка, Светочка? Ты хотя бы ее не обижай.

– Она не Светочка. Ее зовут Рогнеда. То есть на самом деле она Люся. Наверное.

– Не морочь мне голову, – сказал папа, – вечно ты все выдумываешь. И всегда выдумывал. Разговаривал с какими-то вымышленными людьми. Врал. Это потому, что у тебя нет совести. И никогда не было. Скажи еще спасибо, что она тебя не посадила. Пожалела. Несчастная дочь, несчастная мать! Как у тебя рука поднялась соблазнить малолетку?

– Это не рука, папа, – машинально ответил я.

Папа молчал, выпучив глаза, и мне стало стыдно.

– Тебе что-нибудь нужно? Я сбегаю куплю.

– Ничего мне не нужно, – сказал папа, – ничего от тебя не нужно. Я сам все себе купил. Я выходил. Я гулял!

Он гордо поднял голову.

– Тут шумно, – сказал он, – работать невозможно. Я и вышел. Посидел в скверике. Зашел в аптеку. Вообще погулял. Сережа прав, нельзя так себя запускать. Зарядку надо делать, питаться нормально. Не замыкаться в четырех стенах. Найти себе какое-нибудь занятие. Хобби.

– Сережа прав. Ясно. Кстати, насчет хобби. Давай неси свои мемуары. Много написал?

– Нет, – рассеянно отмахнулся папа, – не до того было… пока мы тут все с Сережей перетащили, пока вещи разобрали… Такой хороший мальчик, услужливый. Вот ведь как судьба складывается! Тебя любящие родители растили, и вот что получилось!

– Папа, – сказал я, – это я уже слышал.

Ктулху в подворотне расцвел новыми красками, – похоже, ему подновили щупальца. Под надписью «ОН ГРЯДЕТ!» уже было написано: «Осталось 3 дня». Сначала вроде было «4», но потом четверку переправили на тройку. Иными словами, Ктулху поднимается из вод.

Очень кстати.

Сметанкин не успеет как следует разгуляться.

Ктулху поднимется, чтобы отомстить за папу. И за меня.

Потому что я ничтожество. Папа прав. Мерзкая, бесхарактерная бледная немочь.

Я ничего ему не сказал.

Он был так рад, так гордился своей новообретенной родней. Так расцвел от неожиданной заботы. И тут прихожу я – и что?

Что я мог ему сказать? Это авантюрист, он втерся к тебе в доверие, он хочет тебя обмануть, отобрать у нас квартиру, а нас выбросить на помойку или просто устранить, была такая история, я читал, колодец, забитый трупами бывших квартирных владельцев, какая-то фирма… Папа – ты несчастный, жалкий и заносчивый старик, я – асоциальный маргинал, ни семьи, ни работы, кто о нас заплачет? Кто спохватится?

Он помогал тебе двигать мебель и разбирать вещи. Где твой паспорт? Ты и правда его ухитрился куда-то задевать? Или он у Сметанкина? Где документы на квартиру?

Сметанкин подослал ко мне Рогнеду, и она меня убьет. Отравит. Я знаю, есть такие препараты, они вызывают остановку сердца или диабетическую кому… или что там еще, человек умирает по естественным причинам – кто будет доискиваться, как оно было на самом деле?

А потом что-то случится с папой. Может, Сметанкин и не тронет его пальцем – просто останется его единственным родственником, и все произойдет естественным путем. Но это вряд ли. Они никогда не умеют ждать, захватчики.

Первым делом надо дать понять этой твари, что я подстраховался, что я оставил письмо надежному человеку и, если со мной что-то случится, они сразу попадут под подозрение. А там амбициозный молодой следователь… из тех, которых так любят показывать в папиных сериалах… или, наоборот, мудрый пожилой следователь… ему осталось полгода до пенсии, и ему уже ничего не страшно… начнет раскручивать всю эту сметанкинскую аферу. Арестует его, его сообщницу. Жаль, я уже этого не увижу.

Мне стало страшно возвращаться на дачу.

Вернуться, заночевать у папы?

Нельзя же быть таким трусом, в конце концов. Ладно, я не могу ее грубо вытолкать в шею, все-таки женщина, молодая девушка. Но ведь я могу дать ей денег – пускай снимет себе комнату. Есть полным-полно старушек, которые сдают комнаты. Вот их пускай и травит клофелином.

Вся эта история со сбором родственников – тоже какая-то афера? Но зачем?

Потенциальные жертвы? Выбранные им из несметного множества однофамильцев по какому-то хитрому признаку? Заведомо одинокие и беспомощные?

Это проще, чем кажется, – укорененные люди не поедут невесть куда встречаться невесть с кем. Не сорвутся с места ни с того ни с сего. У них семья и работа. От них зависят другие люди.

Приедут лузеры. Неудачники. Поскольку на халяву. Все включено.

Приедут познакомиться с сильным человеком. Главой семьи. Защитником.

Приедут доверчивые дурачки.

Одинокие старики.

И я сам невольно оказался пособником. Без меня он не был бы так убедителен. Собственно… это ему от меня и было нужно – убедительность легенды.

Главное – дотянуть до этой пресловутой встречи фальшивых родственников. Неужели я не смогу разоблачить его? Прилюдно. На людях – что он мне сделает?

Я получаюсь по факту соучастник? Или нет?

Трамвай трясся мимо мокрых домов, мокрых черных деревьев, каждое – в колесе желтого света, мимо сверкающих, как подарочные кондитерские наборы, киосков с никому не нужным пестрым хламом, мимо усталых старух в драповых пальто, торгующих с дощатых ящиков зеленью и солеными огурцами…

И не было нигде места, которое я мог бы назвать своим домом.

– И тут он выбирает якорь, а он не выбирается. Выбирает, а он не выбирается. Он, значит, тянет, а со дна тоже что-то тянет. Он думает, зацепился. Рванул. Видно, что-то зацепил такое, что держит. Наконец оно вроде подалось, он, значит, тянет, оно всплывает, разбухшее, страшное.

– Утопленный?

– Я ж говорю. Якорь зацепился за одежду, он и всплыл. Мокрый, глаза белые. Ну, мой-то чего, наклонился, к себе притянул, и якорь, значит, отцеплять хочет. Хотя и нос зажал. А эта тварь вдруг его за руку – хвать! Между пальцами перепонки. Сама улыбается так…

Мой заорал, веслом ей раз по башке, твари этой. Вали, говорит, отсюда. А та лопочет что-то по-своему. Но он рванулся, она руку-то и отпустила. Он, не будь дурак, обрубил канат, она, значит, якорь обхватила лапами своими, обвилась вокруг него и опять на дно легла. Пришел домой, белый весь. Я говорю, Коля, бычков-то хоть наловил? Какие, отвечает, на хрен, бычки? А я уже все для ухи купила, и лаврушку, и морковь.

– Ее и Витька видел, Красномордик, Петровны сын. Они в камнях живут, за Южным мысом. Играют там. Кто утоп, раньше просто рыбы съедали, а теперь вроде оживают они. Это все из-за