Булочник и Весна - Ольга Покровская

Пульсация музыки подчиняла себе ритм сердца, как должна его подчинять, может, только молитва. Изо всех сил стараясь шагать не в такт, я пошёл было к дому, как вдруг увидел выбежавшую из своей калитки Ирину. Ветер раздул её непривычно короткие и яркие волосы. Цветком настурции она летела мне навстречу.

– Костя, это что у нас за светопреставление, не знаете?

– К открытию готовятся, – сказал я, глядя в её лицо и не находя в нём печали. Оно было оживлено, радостно.

– Ну и пускай! Не хочу даже думать! И вы не думайте! – решительно сказала Ирина. – Хотите, я вам лучше новости свои расскажу?

Невольно я задержал дыхание.

– Какие новости?

– На работу я выхожу, вот! – заулыбалась она. – Представляете?

– Как на работу? – опешил я.

– А вот так! Бог помог! – и взялась торопливо рассказывать. – Я думала сначала – уедем с Мишей в Горенки. Всё-таки там у меня тётя Надя, Олька, мамина могилка. Пошла бы вон хоть к нашему гончару в мастерскую! А потом чувствую – нет. Миша мне не простит, что я совсем уж в глушь его загнала – это раз. Да и потом, сама-то я что? Всё, отжила? И знаете, твёрдо так подумала: нужно найти работу!

Я молча созерцал взрыв Ирининой эмансипации.

– И что же вы думаете? – продолжала она. – Собралась духом, поехала вчера с Колей и Мишей – до городка. Думаю – пойду поспрашиваю. А что – за спрос-то денег не берут! Походила там и сям – ничего. А потом в торговом центре, новом, который на площади, вижу – закуток с народным промыслом. Там у них лён, шали, шкатулочки! Спрашиваю у продавщицы, приятной такой: кто у них тут главный? Она смеётся: я, говорит, она самая и есть. Ну я ей напрямик, что, мол, ищу работу как раз по этой части. Хотя опыта у меня нет, но я художник потомственный, мол, так и так – я бы так вам всё хорошо расторговала, поскольку ремёсла с детства знаю, люблю. А она головой качает: ну надо же, говорит! А у меня девочка уволилась – вот сама стою. Давай, говорит, попробуй! А? Как вам? Это же Бог послал! Разве бы кто меня без опыта взял? Как-то я ей просто приглянулась! Мишу в дом творчества после школы отдам – а вечером вместе домой на автобусе. Представляете, будем сами!

– Женщины, рвущиеся к независимости, делают мужчин совершенно одинокими существами… – буркнул я.

– Это кого же я сделала совершенно одиноким существом? – изумилась Ирина. – Николая Андреича? Или, может, Петю?

– Да обоих!

Ирина поглядела на меня удивлённо и вдруг рассмеялась – так хорошо, весело, что я мигом утратил обвинительный пафос.

– Ох, Костя! – сказала она. – Ничего-то вы не понимаете в женской судьбе! А я так рада, что хоть, может, буду сама себя кормить! А то что это за жизнь – передают, как канарейку, из одних добрых рук в другие добрые руки. Да и вообще за Петю меня в Божьем царстве не похвалят!

– А вам главное, чтоб похвалили?

– Да нет, конечно, – сказала она, подумав. – Конечно, нет! Погодите, вот я на ноги встану – я ещё всех вас выручу! – и улыбнулась.

Тут порыв южного ветра пронёсся сквозь нас табуном. Раздул Иринину шаль, взлохматил голову, и я заметил, что апельсиновая краска поблёкла у корней – медленно, по сантиметру, к Ирининым волосам возвращался цвет ветвей придорожной ивы.

– А это что у вас за медаль? – спросила Ирина, взглянув на значок, который по простому я прицепил к куртке.

– Чёрная метка, – отозвался я не без гордости. – Пажков прислал.

– Чёрная метка? – насторожилась Ирина. – А ну-ка рассказывайте! Пока не расскажете, не отпущу! Вы народ ненадёжный. Я обязана вас контролировать.

Слегка привирая, я рассказал ей про пиратскую шутку Пажкова. В моём изложении всё выходило не так уж и мрачно. Мол, обсудим, расставим точки. Если кто чего должен – заплатит.

Ирина выслушала меня недоверчиво. Впервые за сегодняшнее утро её лицо заволокло тревогой.

– Ну хорошо… – сказала она. – Бог даст, всё обойдётся, – и, озабоченно кивнув мне, пошла к дому.

Весь день над холмами гремела музыка. На вышке подъёмника развернули огромный российский флаг – он бился на ветру, стараясь попадать в такт.

А под вечер, около пяти, я поехал в городок – встретить у станции Петю. Это было так странно – Петрович на электричке. Он вышел из лязгнувших дверей – в синей куртке и чёрной водолазке, точно как прошлой весной, когда Ирина сажала примулы. Сбежал по заплёванной лестнице, кинул в урну смятую сигаретную пачку. «Ну что, брат, ты как? Не передумал?» – и бодро пожал мне руку. Его ладонь была холодной.

Он страшно старался держаться – совладать с выражением лица и походкой, мужественно и твёрдо взойти на присуждённый ему «табурет». И чем больше прилагалось усилий, тем звонче рвались последние нитки воли.

– Знаешь, как будто на экзамен еду, – наконец признался он. – Не могу собраться! – и помял пальцы.

По дороге он рассыпался совсем и к дверям аквапарка подходил с выражением распахнутым и согласным – давайте уже, рубите, только поскорей. На входе нас встретили помощник Пажкова Семён и ещё пара бойцов. Мы вошли в разукрашенный, гремящий музыкой холл. Судя по всему, нынче вечером Пажков собирался праздновать сдачу комплекса. Под потолком качались надувные шары в виде пальм, солнц и дельфинов. Девушки в фартучках подвозили столики с шампанским и коньяком – встречать гостей. Мы с Петей, однако, не значились в списках.

Мрачноватыми коридорами хозяйственной зоны нас провели к грузовому лифту и подняли на верхотуру. Этаж, где мы вышли, был не отделан. Клубы цементной муки облаком окружили наш шаг. Я чихнул пару раз, и мне стало весело.

По приставной лестнице через распахнутый люк мы вылезли на бетонную террасу, обнесённую бортиком. Родное небо Старой Весны, хмурое, с редкой просинью, быстро летело на север.

На середине стометровой площадки был оборудован странноватый кабинет: солидных размеров стол, кожаное кресло – почти что трон, и по другую сторону стола – две закапанные краской табуретки, должно быть, для подсудимых. Рядом постанывал, мотаясь под ветром, кран. Михал Глебыча пока что не было.

– Ждите, – велел Семён и взглядом расставил следовавших за нами охранников по углам площадки.

Нам не пришлось долго ждать. Распахнулся люк, и «из-под земли», в отороченной рыжим мехом курточке, возник улыбающийся Пажков.

Я мельком глянул на Петю – в порядке ли он? – и решил, что возьму первую реплику на себя.

– Михал Глебыч, а почему здесь? Царство показать хочешь? Так у нас из деревни тоже видно неплохо.

– А? Красотища? – сказал Пажков, вразвалочку подходя к бортику. – Простор морской, и Михал Глебыч в нём воздвиг скалистый остров! Остров Буян – а к нему плывут корабли, везут золото и самоцветы! Монастырёк-то, гляньте – игрушка! Психов отселим, возродим, так сказать, святыню. А в южных келейках, которые окнами на подъёмник, – аутентичный гостиный двор!

– Очень жаль! – от души проговорил я.

– Слава богу, Костя батькович, ты у нас в меньшинстве, – дружелюбно сказал Пажков. – А вот народ – за меня! Проведите опрос – даже самые нищие и обездоленные проголосуют за мои проекты, лишь бы их не душили моралью и классической музыкой. Я уж молчу о том, что обеспечиваю сельское население работой, а москвичей приобщаю к природе и, так сказать, историческому наследию. Так что я, ребятки, живу в гармонии с народом. Это вы ему – кость в горле! Дошло?

– Михал Глебыч, ты по делу нас звал? Давай уже! – сказал Петя. Голос его был нехорош – глух и беспокоен.

– Петька, а ты чего такой зелёный? – прищурившись, спросил Пажков. – Метки напугался? Не трусь! Я дядька добрый! К делу – так к делу! – и, гостеприимно указав нам на табуретки, прошествовал к трону.

Сильный ветер шатнулся по открытой площадке, подняв волну цементной пыли. Пажков достал платок и, высморкавшись, задушевно проговорил:

– Ничего-то мне, ребята, от вас не надо! Ни злата, ни серебра, а только верните, что должны! – и обвёл нас жестяночным взглядом. – Пётр Олегович, не будем уже считать, сколько я на тебя, дурака, потратил душевных надежд. Но с банком, сынок, рассчитываться придётся. Уж извини. На этой недельке вернёшь нам, сколько найдёшь. По моей прикидке, это где-то… – он подумал, прищурившись, и назвал сумму, несколько больше той, за которую Петя покупал свой автомобиль. – А остальное потихонечку выплатишь. Иди к папе, работай, трудись – всё сможешь, ничего непосильного. Процент мы с тобой ещё обсудим. Землицу, соответственно, я у тебя возьму и разберусь с ней сам. Разобраться-то – раз плюнуть. У тебя ключика просто не было. Не дал я тебе ключика! – тут Пажков расстегнул пиджак и, сунув большие пальцы за штрипки пояса, откинулся на троне. – Значит, это было первое, – произнёс он весомо. – Теперь второе. Костя батькович, приобретаю твою булочную-пекарню! За рубль. Очень она мне нравится!

– Ну а он-то при чём? – дёрнулся Петя.

– Петька, сиди! – цыкнул Пажков. – Он за себя платит. Задавался перед Михал Глебычем, жёлтой прессой в него тыкал – чего она там накопала, – и, снова обращаясь ко мне, прибавил: – Да ты, сердешный, не жалей! Ты бы так и так не отвертелся. Разрешение тебе на печи было выдано с ошибочкой. Заховайко знаешь небось? Так вот он мне на тебя жаловался, нет, говорит, от тебя никакого уважения. Ну и ещё наберётся по мелочи. Так что мой юрист сегодня тебе позвонит, и всё у нас будет по-честному.