Эпоха харафишей - Нагиб Махфуз

— Моя любовь к справедливости больше любви к харафишам, и больше, чем ненависть к знати…

Ашур Раби Ан-Наджи не медля ни часа, приступил к осуществлению своей мечты — той самой мечты, что привлекла харафишей на его сторону. Он долго наставлял их на пустыре, давая им пояснения, превратив их из голытьбы, карманников и попрошаек в самых великих членов клана, которых только знал переулок.

Он быстро уровнял в правах и обращении знать и харафишей, и наложил на богачей тяжёлое налоговое бремя, так что жизнь в переулке стала для них невыносимой, и они переселились в отдалённые кварталы, не знавшие ни вождей, ни кланов. Ашур установил для харафишей две обязанности: учить своих детей быть членами клана, чтобы сила их однажды не сошла на нет, и ими не завладели подлость и авантюризм, и жить, обеспечивая себя своими руками — ремеслом или трудом, которые он устроил им за счёт отчислений для клана. Он начал с себя: торговал фруктами и поселился вместе с матерью в маленькой квартирке. Таким образом, он воскресил эпоху предельно сильного и непорочного клана. Шейх Джалиль Аль-Алам не мог не похвалить его публично за добрые намерения и справедливость. Так же сделал и Юнус Ас-Саис. Однако Ашур испытывал внутренние сомнения насчёт них обоих: у него были подозрения, что они скорбят по тем дарам, что незаметно получали от знати, или при распределении отчислений, существовавших ещё при беглых членах клана.

Шейху Джалилю Аль-Аламу пришлось покинуть переулок, и на его место Ашур поставил шейха Ахмада Бараката. А шейху Юнусу Ас-Саису, назначенному ещё раньше властями, было невмоготу перебраться в другое место, и сидя в одиночестве в своей лавке, он приговаривал:

— В переулке остался один лишь мусор!

Он доверился Зайну Аль-Албайе, владельцу бара, с которым делился наболевшим, и тот в тревоге спрашивал его:

— До каких ещё пор продлится такое?

— Пока есть этот дикарь, надежды на изменения в жизни нет…, - отвечал ему Юнус Ас-Саис.

И, продолжая вздыхать, добавил:

— Не сомневаюсь, что такие же люди во времена его пращуров отводили душу так же, как и мы сейчас. Так что потерпите, ведь терпение — от Аллаха…

Ашур обновил местную мечеть, фонтан, поилку для скота и начальную кораническую школу, а также построил новую школу, чтобы вместить детей харафишей. Затем он приступил к делу, которое никто ещё до него не решался сделать: договорился с подрядчиком о сносе минарета Джалаля. Его предшественников удерживал от этого страх разгневать обитавших там злых духов, однако новый вождь клана не опасался злых духов, он сам своей гигантской фигурой возвышался в переулке, подобно минарету, устанавливая при этом справедливость, непорочность и уверенность. Он не бросал первым вызова главам других кланов, но мог проучить тех, кто осмеливался бросить вызов ему, делая то назидательным уроком, и потому власть и господство были уготованы ему без боя.

Халима Аль-Барака была уверена, что ему пришло время подумать и о себе самом. К нему прибыл его счастливый брат — Дий, намеренный вернуть себе угольную контору и стать знатным господином, пользуясь покровительством своего брата — главаря клана, однако не встретил от последнего никакого поощрения, и был вынужден остаться при своём отеле. Халима предложила Ашуру жениться:

— В нашем переулке пока ещё остались знатные добрые люди, которые не злоупотребили своим богатством…

Ашур с огромным негодованием вспомнил семейства Аль-Хашшабов и Аль-Аттаров, и сказал матери:

— Мама, я чувствую, что вы стремитесь к лучшей жизни, чем та, что есть сейчас.

— Несправедливо ты поступаешь, что так угнетаешь себя, — искренне сказала она.

Протестующим тоном он ответил:

— Нет!

Он резко проговорил это, но в словах его было не столько истинное несогласие с ней, а скорее желание скрыть свою слабость, которую он иногда обнаруживал в тайниках своей души. Как же он иногда жаждал жизни в достатке и величии! Как мечтал о доме и милой жене! Вот почему он ответил так резко, но без агрессии:

— Я не стану разрушать собственными руками самое величественное здание из тех, что сооружены в переулке!

Он упорно стоял на своём, утверждая, что его отказ проистекал изнутри, а не из-за опаски со стороны харафишей: он хотел превзойти своего пращура. Тот полагался на себя, тогда как сделал харафишей несокрушимой силой. Его предок преклонился однажды перед своей страстью, он же удержится, подобно древней стене обители. И он снова резко произнёс:

— Нет!

То была его самая великая победа: победа над самим собой. Он взял в жёны Бахийю, дочь Адалат, парикмахерши, увидев её и наведя со своей стороны справки о ней. Когда минарет Джалаля был вырван с корнем, в переулке устроили вечер с музыкой и плясками, а после полуночи Ашур отправился к дервишской обители, чтобы побыть одному в свете звёзд, в пространстве песнопений. Он уселся на землю, скрестив ноги и отдавшись чувству довольства и нежности ночного воздуха. Редкий миг в жизни, показывающий ясный свет, без стенаний тела и разума, в гармонии времени и места. Словно неясные гимны раскрывали свои тайны на тысяче языков. Он словно понял наконец, почему дервиши так долго исполняли их на чужом языке, держа свои двери запертыми.

Во мраке витал стрекот. Он в замешательстве уставился на огромную дверь обители, видя, как это массивная глыба деликатно и уверенно раскрывается, а оттуда выходит силуэт дервиша, подобно воплощению дыхания ночи. Приблизившись к нему, он прошептал:

— Приготовьте флейты и барабаны. Завтра шейх выйдет из своей отшельнической кельи и осветит своим светом весь переулок, дарует каждому юноше бамбуковую дубинку и плоды шелковицы. Приготовьте флейты и барабаны…

Он вновь вернулся в мир, где были звёзды, гимны, ночь и старинная стена, цепляясь за своё видение, и руки его погрузились в волны величественной тьмы. Встряхнулся и поднялся на ноги, опьянённый вдохновением и мощью. Сердце сказало ему: «Не тревожься: та дверь ещё откроется однажды в приветствии перед теми, кто вступает в эту жизнь с невинностью детей и стремлениями ангелов…»

И воскликнули певчие: