Агата Кристи. Английская тайна - Лора Томпсон

Агата работала как сумасшедшая, поэтому — главным образом на родине — доходы поступать продолжали, хотя она слабо представляла себе, какая их часть действительно принадлежит ей. Аванс от Коллинза составлял 1150 фунтов за книгу (в 1945 году сумма была увеличена до 2 тысяч фунтов), от Додд Мид — 4 тысячи долларов (попытка уменьшить его была решительно пресечена Корком). Обычный гонорар за публикацию в британской периодике равнялся тогда 300 фунтам — такую сумму Агата получила за права на «Каникулы в Лимстоке». Пьесы тоже приносили деньги: «Десять негритят» стали солидным источником дохода — во время гастролей спектакль приносил в среднем 200 фунтов в неделю, «…но, увы! Сколько из этих денег я реально получу?» — писала она Максу.

В подобной неопределенной ситуации Агата понимала всю абсурдность владения Уинтербруком и Гринвеем (а также еще двумя домами в Лондоне). В августе 1942-го она написала Максу: «Мы должны когда-нибудь все же решить, какой дом собираемся оставить; не думаю, что мы можем сохранить оба». Совет Макса состоял в том, что ей следует продать один из них, если это позволит ей разделаться с налогами «подчистую». На следующий год она писала как о «большом облегчении» о том, что не приходится содержать Гринвей, поскольку он передан в распоряжение адмиралтейства — «никаких местных налогов, никаких ремонтных работ и ухода за садом», — но мысль о том, что придется продать дом, ее очень печалила. Впрочем, поскольку, покуда шла война, никаких покупателей не предвиделось, ничего, что помогло бы разрешить ситуацию, случиться не могло.

Вся эта история тянулась и тянулась, и конца ей видно не было. К 1944 году Корк стал получать запросы, касающиеся доходов Агаты аж за 1930 год, плюс огромные проценты, несмотря на то что он называл «честные сомнения» относительно того, были ли деньги на самом деле получены. «Миссис Мэллоуэн сейчас с особым вниманием относится к процентам, — писал он Харолду Оуберу, — поскольку вынуждена платить огромные суммы процентов по банковским ссудам, на которые она живет, пока идет этот грабеж. Уверен, Вы не меньше нашего должны быть заинтересованы в том, чтобы поскорее достичь окончательного решения дела». Но в ноябре 1944 года Оубер проинформировал Корка, что дело отложено — скорее всего до окончания войны. К тому времени более 188 тысяч долларов было заморожено, большая часть изъята правительством, и Агата не могла получить из них ни цента. «Понимаю, — писал Оубер, — что все это дело может казаться миссис Мэллоуэн и Вам необъяснимым, но надеюсь, что оно будет прояснено в недалеком будущем».

При всем при том Агата продолжала работать. В начале 1944 года она снова представила в «Данди» пьесу, «Невидимый горизонт». Быть может, и неудивительно, что работу в театре она рассматривала как отдохновение. Несмотря на то что ей часто казалось актерским идиотизмом, она всегда любила общество Лари Салливана и его жены Данаи. «О! Я просто с ума схожу от того, что тебя не было со мной на спектаклях, — писала она Максу. — Быть может, у меня больше никогда не будет новых театральных постановок [sic]». Но в голове ее уже бродили мысли об инсценировке как «Свидания со смертью», так и «По направлению к нулю». Первую она закончила к марту, потом написала две книги: «Сверкающий цианид» и «Лощина».

В сентябре она сказала Корку: «Я закончила „Лощину“, теперь должна всерьез заняться инсценировкой „По направлению к нулю“». Но то было, по ее собственным словам, «жестокое время». 25 августа она узнала от Розалинды, что из Франции пришло сообщение: Хьюберт пропал без вести. «Бедное дитя, — написала она Максу, — как я хочу, чтобы оказалось, что он в плену… Я еду к ней прямо сейчас… Ах, если бы ты был здесь… Я должна быть ничуть не сентиментальна и очень уверенна с Розалиндой. Это единственный способ поддержать ее».

Неделю спустя она писала:

«Все это ужасно для Роз, но она великолепна: не выказывает никакой тревоги, продолжает жить как всегда — приготовление еды, собаки, Мэтью… Мы ведем себя так, словно ничего не случилось… Но мне невыносима мысль, что она будет несчастна. Если бы только он оказался жив! Они так подходили друг другу и могли бы быть счастливы здесь, в доме Хьюберта, который он так любил. О, дорогой, как я устала от войны и горя».

Ощущение несчастья было таким глубоким, что она каждую неделю заводила с Максом разговор о том, не приехать ли ей все же в Египет: «Я так сильно хочу тебя увидеть», — писала она 6 сентября. Таким же жгучим было желание просто спрятаться от всего. «Я чудовищно устала, Макс, дорогой, я могла бы спать, спать и спать… Как было бы замечательно, если бы можно было вырваться в Египет, мы бы так сладко спали вместе!.. Я хочу, чтобы Розалинда нашла себе какую-нибудь постоянную помощницу».[378]

Конечно, она ни за что не оставила бы Розалинду в такое время. Но идея была опасно соблазнительной. Агата дошла почти до предела; она обладала исключительной выносливостью, но ей было уже пятьдесят четыре и организм ее устал до мозга костей. Возвращение в Гринвей и «приведение его в жилой вид — задача, способная повергнуть в ужас, я не смогу сделать это одна, без посторонней помощи. Инсценировка „По направлению к нулю“ камнем лежит на моей совести, поскольку я обещала представить пьесу к концу октября. Иногда у меня появляется ощущение, что я больше никогда не смогу ничего написать»; «я совершенно выбилась из сил, у меня болят ноги и ломит спину». Ничего удивительного, что ей хотелось оказаться в каком-нибудь совершенно другом месте. Срабатывал инстинкт 1926-го; хотя теперь обстоятельства были совсем иными, импульс оставался тем же.

Но разумеется, она оставалась в Поллирэче, куда в октябре и пришло сообщение о гибели Хьюберта. Розалинда, «так, словно ей это было безразлично, взяла Мэтью и отправилась к кому-то в гости на чай, куда была приглашена заранее. Она хорошо ест, спокойно рассылает сообщения о смерти и т. д. Потрясающий стоицизм». Агату это восхищало, но оставалось непостижимым: «Иногда мне кажется, что слишком замыкаться в себе все же плохо»,[379] — писала она. На самом деле сердечная рана Розалинды была очень глубока. Внешне Роз ничуть не изменилась — она всегда была сухой, прямолинейной, резкой и таковой оставалась до конца своих дней, — но ее взгляд на жизнь сделался пессимистическим в самой своей основе. И это стало еще одним различием между дочерью и матерью, которая всегда была решительно настроена видеть в жизни радостные стороны.

Вскоре ситуация стала еще больше напоминать кошмар: судьба повернулась к Агате злобной и коварной стороной, опутав ее и без того несчастную жизнь множеством осложнений. Умер один из ее дядьев, и им с Мэдж пришлось организовывать похороны. Агата спешила вернуться в Поллирэч, чтобы успеть к поминальной службе по Хьюберту, но оказалось, что службу перенесли. Позвонили из университетской больницы и попросили никуда не отлучаться на тот случай, если придется срочно кого-то заменить. Фармацевтов недоставало, нужда в них была велика, так что в конце октября Агата покинула Розалинду и вернулась на свою семичасовую вахту, которую несколько дней в неделю несла в больничной аптеке. Между тем инсценировку по роману «По направлению к нулю» надо было заканчивать. «Все говорят, что у меня нездоровый и усталый вид, и я боюсь, что ты найдешь меня очень бледной и сильно постаревшей».[380]