Торговец отражений - Мария Валерьева

Во второй гостевой спальне помещалось немного мебели: двуспальная кровать, шкаф, небольшой письменный стол с задвигающейся под него табуреткой и зеркало. На подоконнике, окно за которым выходило на светлый лес, стояли живые цветы в горшках — Грейс не терпела искусственных цветов в доме. Светло-зеленые тона, коричневые полы, яркие лампочки в потолке и на подоконнике. Казалось, комната — это большое растение, вырастающее из земли. Но Джим выглядел так, словно в свежести природы ему нечем дышать.

Он сделал пару маленьких шагов к кровати, подтащил чемодан к ковру и оставил его. Медленно Джим сел на кровать, прощупывая матрас под пальцами, будто проверял, что он настоящий, а когда матрас промялся, Джим вздохнул.

— Не представляю, как вы тут жить можете.

— Ко всему привыкаешь, — Грейс села рядом с ним. Они касались коленей друг друга. Грейс чувствовала, что ноги Джима подрагивают.

— Ты просто мало времени тут провела. Я пальцами чувствую, что здесь когда-то стояла пальма, которую Шелдон запрещал поливать. Она уже засохла, воняла, в земле завелась плесень, а он запрещал. Говорил, что Джексон хочет, чтобы живое боролось за жизнь так же, как и мы. Мы ведь тоже…

— Тоже почти не пили, я помню. — Грейс закусила губу изнутри. — Но это ведь в прошлом?

— Ты ведь в это тоже не веришь. — Джим поднял голову и посмотрел на подругу так, словно очень хотел поверить ей, но не мог. Он прав — она и сама не верила.

Грейс посмотрела в окно, и на мгновение ей показалось, что во тьме стволов мелькнула фигура в белом. Но Джексона не было рядом с ними. Он далеко, но иногда чудилось, что слишком близко.

— Он не писал вам больше? — прошептала Грейс. — С тех пор, как вы были в Лидсе?

— С Лидса? Нет, больше не писал. Знаешь, я не думаю, что у него в башке компьютер с навигатором. Он все-таки не всесильный, чтобы найти нас в другой стране. А вам? Тебе…

Грейс вытащила из кармана домашних штанов свернутую четыре раза бумагу и вложила Джиму в руку. Пальцы его вздрогнули, словно прикоснулись к раскаленной сковородке.

— Быть такого не может… Он написал вам сюда? Прям в этот дом? Очуметь.

— Он писал нам и в Лондон. Помнишь?

— Помню, но это ведь было в начале. А с тех пор…

— С тех пор он шлет их почти каждый месяц.

— Ты не говорила! — воскликнул Джим, а Грейс взяла его за руку и стиснула его ладонь в своей, с письмом Джексона.

— Не говорила, но не кричи. — Грейс скрипнула зубами.

— Мы ведь созванивались два дня назад! Почему ты не сказал?

— Я не хочу рассказывать Лизе, она и так переживает. Я говорила, только когда Джексон писал письма точно сам. Почерк его от Луиса ведь отличается. Они и пишут по-разному.

— И что он писал в других письмах? То же самое?

Грейс кивнула.

— А сейчас? Сейчас это опять он?

— Боюсь, что снова он. Это опять он.

Прежняя лебединая песнь Джексона, не кончавшаяся уже десять лет. Шепот, напоминания о прошлом и о том, что все могло быть иначе, будь они вместе. В каждом письме видела Грейс прежние проповеди, на бумаге выглядевшие как заклинание, которое невыносимо читать. Он вновь пел о Рае и Аде, наземном бессмертии, которого можно достичь лишь примкнув к нему. Но изменился его язык — он стал обвиняющим. Он превратился в горькие, колкие, острые прикосновения аккуратных букв, отпечатки которых оставались на пальцах. Их проповедник уже не молился, а кричал. Кажется, в тюрьме Джексон убедился в собственной исключительности, что не боялся напрямую называть себя единственным Богом. С каждым годом проповеди становились мрачнее. Он уже надеялся подчинить всех на свете, а не нескольких подростков. Джексон видел, как миллиарды преклоняют колена пред ним, а он — возносится. Кажется, он видел себя всеми богами сразу, но никем одновременно. Джексон считал, что намного лучше и праведнее остальных, хотя забывал, что и праведность придумал не самостоятельно.

Джексон никогда не просил вызволить себя напрямую, но среди строк в случайных словах Грейс читала его приказ. Он вновь говорил о смерти, той смерти, в которую все еще верил, и просил продолжить быть верными его наказам. Он не забыл, чьи имена вписал в прошлый список, но, кажется, написал новый. Грейс помнила еще тот список. На первом месте — Уайтхед, с которым Джексон и Луис не поделили что-то на черном рынке. На втором месте — профессор экономики университета. Все имена Грейс помнила наизусть и когда встречала на улице «ходячего мертвеца», вздрагивала. С одним «мертвецом» она жила уже тринадцать лет. Но Джексон продолжал составлять список, и в каждом письме упоминал нового человека, даже тех, кого не мог знать. Грейс читала его письма и чувствовала, как глаза щипят. Может, он на самом деле большее, чем человек. Может, он куда больший монстр, чем мир знал прежде, но никто не узнает, каков он. Больше никогда.

Грейс не видела Джексона после заключения под стражу. Однажды на встречу с ним ходил Осборн, вызвавшийся только из-за того, что больше никто не мог преступить порог тюрьмы и заставить себя посмотреть в глаза величайшему кошмару. Джексон хотел смерти Осборна, а Осборн — наихудшего для Джексона, но ни один не боялся другого. Ненависть не давала волю другим чувствам.

Грейс ждала на лавочке у тюрьмы, пыталась читать книгу, но буквы перед глазами превращались в черное пятно. Она вспоминала, как увидела имя любимого в списке Джексона и словно проснулась. В тот миг она, кажется, впервые решила ослушаться приказа Джексона. Грейс тогда еще не знала, что приказов больше не будет. Шаги по мощеной дороге она услышала сразу. Обернулась, посмотрела на Осборна, спешившего из тюрьмы, и замерла. Голова закружилась. Она никогда не забудет глаз Осборна, вернувшего с той встречи. Столько боли и ненависти она видела в нем. Надеялась, что больше и не увидит.

— Вы останетесь? В Ластвилле. — Грейс понимала, что в доме