Ложь во имя любви - Розмари Роджерс

– Будь на то моя воля, я бы не притащила тебя сюда в это время года, – озабоченно твердила Инес Марисе. – Но мне необходимо побывать в банке и кое-что подкупить. Я уже переболела лихорадкой, тебе же лучше не покидать корабль. По крайней мере вокруг него проточная, а не стоячая вода.

Ее белая кожа лоснилась от пота. Впрочем, она в отличие от Марисы привыкла к жаре. Даже Лали увяла, и цветастый платок, которым она неизменно обматывала голову, уже не скрипел от крахмала, а выглядел линялой тряпкой.

Шляпа с полями козырьком казалась Марисе стальным обручем, подбородок и шея зудели от шелковых лент, удерживавших на месте постылый головной убор. Груз волос, намокших от пота, и то сделался невыносимым.

– Лучше повяжи голову платком по примеру Лали или ходи под зонтиком, как я, – советовала Инес.

Одна она не обращала внимания на жару. Несмотря на взаимную неприязнь, загнанную внутрь, но продолжавшую теплиться, Мариса не могла не завидовать мачехе. Инес в любой ситуации сохраняла собственное лицо. Ее никогда не покидало высокомерие.

– Ты спустишься со мной на берег? Мы вернемся до наступления темноты.

Марисе очень хотелось познакомиться с Новым Орлеаном, но с реки город выглядел полумертвым, задыхающимся от влаги и нехватки воздуха под нещадными солнечными лучами. Ей не хотелось признаваться Инес в своей слабости, но нестерпимая жара лишила ее последних сил. Она беспомощно покачала головой.

– Лучше я останусь и полежу. Придется отложить Новый Орлеан до другого раза.

Но стоило ей лечь и позволить Лали задвинуть полог, как стало совсем невмоготу. Успев догадаться, что заразилась лихорадкой, вызывавшей у всех панический ужас, она погрузилась в тяжелый сон.

Время от времени она просыпалась и ловила себя на том, что не знает, где находится. Затем ее снова убаюкивало легкое покачивание корабля.

Лали помогла госпоже снять все, кроме сорочки, от которой она избавилась самостоятельно. От влажной жары руки и ноги налились свинцом, марлевый полог казался сводом тесной тюремной камеры. Она погружалась в причудливые, тревожные сны. Инес в ее снах возвращалась из города вместе с коренастым краснолицым господином, сгибающимся под грузом бумаг. Они остановились над ней. Она хотела было возмутиться, забилась под пологом, но марля набилась ей в рот, застила глаза… Потом полог превратился в море песка, ставшее ее могилой. Высоко над ней возвышались сапоги, и она знала, что ее попирает ногами хмурый Доминик – такой, каким она видела его в последний раз.

Она проснулась от нестерпимой головной боли и невыносимого жжения в горле и во рту. Корабль опять пришел в движение, и Лали, напуганная состоянием госпожи, отпаивая ее лимонным соком, шепотом сообщила, что Инес вернулась; они переплывут реку и перейдут в лодки, чтобы преодолеть небольшое расстояние по рукавам в речной дельте.

– Мы высадимся на «Конграсиа». Несколько миль посуху – и мы дома.

На пристани их поджидал управляющий – долговязый необщительный американец, отдававший предпочтение только Инес. Он сидел рядом с ней, наклонив голову и тихо рассказывая о чем-то. Мариса была так измучена, что весь остаток пути проделала с закрытыми глазами. Предоставив Инес заботы о делах, она мечтала только о горячей ванне и свежих простынях.

Лали сидела притихшая как мышка. Несмотря на усталость, Мариса не могла не думать о том, каково ей возвращаться в места, напоминающие о прежней жизни, о белом папаше, который не удосужился предоставить свободу дочери, прежде чем отправиться на тот свет… Любил ли он дочь, думал ли о ее будущем?

Даже Инес была непривычно молчалива и лишь изредка обращалась к падчерице. Мариса услышала о раскинувшихся на многие мили плантациях сахарного тростника, сахарном заводе, складах, невольничьем поселке. Во всех окнах в этот поздний час уже зажгли масляные лампы и свечи.

От пристани до самого дома тянулась ухоженная аллея с дубами и кипарисами по краям. Дом представлял собой образчик распространенного в этих краях франко-испанского стиля: черепичная крыша, розовато-серебристые кирпичные стены, дорические колонны, подпирающие изящную галерею. Однако, несмотря на всю грациозность этого строения, мать Марисы предпочла здесь не задерживаться. Потом сюда явилась новобрачная Инес, чтобы взять в свои цепкие руки бразды правления. Впрочем, Инес с младенчества привыкла к подобной жизни: недаром плантация ее отца соседствовала с «Конграсиа». Как долго были знакомы очаровательная и волевая Инес и стареющий Андрес де Кастельянос, от которого сбежала прежняя жена? Когда он впервые усомнился в верности молодой жены: когда она под разными предлогами зачастила в Новый Орлеан или когда его привезли сюда после дуэли?

Первые впечатления Марисы были противоречивы. В призрачном свете долгих сумерек все выглядело необычно. К тому же она смертельно устала. Завтра и в последующие дни она постарается упорядочить свои впечатления.

– Это и есть «Конграсиа». Красиво, не правда ли? – В голосе Инес, развернувшей лошадь, чтобы остановиться рядом с каретой, прозвучали горделивые нотки.

Управляющий по фамилии Деккер щелкнул пальцами, и к остановившейся карете подбежали усердные рабы. Одни схватили под уздцы лошадей, другие принялись разгружать тяжелые сундуки, доставленные в открытом фургоне. Согбенный раб помог Инес спешиться. Она со смехом погладила его по седым волосам, как собачонку.

– Как поживаешь, Хуан? – осведомилась она по-испански. – Все ли приведено в порядок, как я просила в своем письме, отправленном из Нэтчеза? Дом прибран, ковры выбиты, полы натерты?

– Все, как вы приказывали, донья Инес, – почтительно ответил старый слуга, подобострастно кивая головой.

Мариса, о которой забыли в поднявшейся суматохе, пожала плечами, откинула щеколду и без посторонней помощи выбралась из кареты, сопровождаемая Лали.

Подвешенные на шестах фонари освещали двор. В распахнутых дверях дома стояли навытяжку слуги. Поднимаясь по белым ступенькам, Мариса заметила, как сверкают полы и как пылает огромная бронзовая люстра с бесчисленными свечами.

Так вот она какая, плантация «Конграсиа», где она могла бы провести все свое детство и юность! Огромный кирпичный дом под красной черепицей, с натертыми полами из кипарисовых досок гордо и надменно возвышался посреди диких плодородных пространств. Отец возвел его для жены, не пожелавшей здесь жить, и для многочисленной семьи, которой он так и не обзавелся, и под конец жизни завещал все это ей, своей единственной дочери. Почему наследницей не стала Инес, которая сумела бы как следует распорядиться огромным наследством?