Религиозные судьбы великих людей русской национальной культуры - Анатолий Ведерников

Иван Васильевич Киреевский никогда прежде не носил на себе креста. Жена его не раз о том просила, Иван Васильевич отмалчивался. Но однажды сказал ей, что наденет крест, если он будет прислан ему от отца Филарета, которого ум и благочестие он уже душевно уважал. Наталья Петровна поехала к отцу Филарету и сообщила ему это. Старец, перекрестившись, снял с себя крест и, давая, сказал Наталье Петровне: “Да будет он Ивану Васильевичу во спасение”. Когда Наталья Петровна приехала домой, то Иван Васильевич, встречая ее, спросил: “Ну, что сказал отец Филарет?” Она вынула крест и отдала его – Иван Васильевич спрашивает ее: “Какой это крест?” Наталья Петровна говорит ему, что отец Филарет снял его с себя и сказал, что да будет он ему во спасение. Иван Васильевич пал на колени и говорит: “Ну, теперь чаю спасение для души моей, ибо я в уме своем положил: если отец Филарет снимет с себя крест и мне его пришлет, то явно будет, что Бог призывает меня ко спасению”.

С этой минуты заметен был решительный переворот в мыслях и чувствах Ивана Васильевича. После кончины отца Филарета, живя поблизости Оптиной Пустыни, Иван Васильевич в частых беседах с отцом Леонидом, отцом Макарием и другими старцами все более и более укреплялся в благочестии. Он читал очень много отеческих книг, беседовал со старцами и все более креп для будущей деятельности».

Все годы до своей смерти провел Киреевский в самом тесном общении со старцем Макарием, став, в конце концов, его духовным сыном. Старцем он был призван к участию в великом деле духовного издательства Оптиной Пустыни. Часто внешние вопросы по изданию вызывали продолжительные и содержательные беседы со старцем.

После неудачи с редактированием журнала «Москвитянин» в 1845 году Киреевский весь ушел в личную жизнь. То, что выходило из-под его пера, он отдавал на строгую цензуру старца. По крайней мере, это можно определенно утверждать относительно его статьи «О новых началах философии» (1856). Эта и статья «О характере просвещения Европы» (1852), а также оставшиеся ненапечатанными «Отрывки» составляют главное из того, что оставил нам Киреевский как выражение его взглядов. К этому надо добавить его замечательно интересные письма.

Знаменитый основоположник славянофильства прошел немалый путь прежде, чем стал ревнителем Православия и православным философом.

Отдавшись весь духу Православия, Киреевский внимательно следил за религиозной мыслью современного ему Запада. Он много читал по протестантскому богословию и философии. Внешне спокойный, печальный, малоразговорчивый, он жил богатой и содержательной внутренней жизнью. Внешние общественные и политические события его не захватывали. Он никогда не был политическим мыслителем. Киреевский – самый неполитический мыслитель среди славянофилов. Он прежде всего – отвлеченный философ-теоретик; его система – нравственно-мистическое учение, а не общественно-политическое…

Киреевский скончался от холеры 11 июня 1856 года в Петербурге. Последнее упокоение нашел он в Оптиной Пустыни. На его надгробии написано: «Премудрость возлюбих и поисках от юности моея. Познал же, яко не инако одержу, аще не Господь даст, приидох ко Господу» (ср.: Прем 8; 2, 21.) Здесь вся биография Киреевского. Пусть тяжелые условия николаевского времени не дали ему возможности подвизаться на общественном поприще, пусть они помешали ему культивировать философские искания не только в среде русского общества, но даже в кругу друзей, пусть поэтому взгляды его не получили завершенной системы, – зато он имел особенно благоприятную возможность соприкоснуться с лучшими представителями школы православного мистицизма – старцами Оптиной и продолжить их и свой духовный опыт в религиозно-философской мысли, к изучению которой мы и приступим…

Философские размышления И. В. Киреевского

В области религиозно-философской мысли имя Ивана Киреевского имеет для нас особое значение нравственной опоры в трудном деле борьбы за восстановление целостности нашего духа, за равновесие его внутренних сил – против их раздробленности, рассеяния и одностороннего развития. В этом предварительном и весьма сжатом определении ценности философских размышлений Киреевского нельзя видеть больше того, что в нем содержится. Для нашего религиозного опыта Киреевский не открыл ничего нового в сравнении с тем, что уже дано нам в святоотеческих наставлениях. Он обогатил лишь наше христианское самосознание яркой характеристикой двух типов религиозного самоопределения, один из которых выражен Западом, а другой – Востоком.

Прежде всего мысль Киреевского ярко осветила тот путь, по которому дух человека, народа, многих народов и целой культуры движется к смерти; это путь раздвоения и рассудочности, путь разрушения целостной жизни духа, некий элемент которого, подобно раковой опухоли, гипертрофируется и деспотично подавляет все остальные его силы. Нам ясно, что речь идет о рассудке, о логической способности нашего мышления, составляющей доминанту западной культуры.

Совсем иной путь духовной жизни наметился на христианском Востоке. Здесь рассудок не превысил своих природных прав и, тяготея к сердцу как действительному средоточию духовной жизни, возвысился до степени разума. Всякий разлад духовных сил расценивался как ненормальное, болезненное состояние, которому всеми способами противопоставлялась целительная цельность духа. Мысль о целостности человеческого духа как о нормальном его состоянии и составляет главное содержание весьма отрывочных размышлений Ивана Киреевского.

Наиболее полное выражение эта мысль нашла в письме Киреевского графу Е. Е. Комаровскому на тему «О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России».

«Начиная с Петра Великого русские образованные люди единственным источником просвещения считали Запад. Но с той поры в просвещении западноевропейском и в просвещении европейско-русском произошла перемена. Европейское просвещение во второй половине XIX века достигло той полноты развития, где его особенное значение выразилось с очевидной ясностью для умов, хотя несколько наблюдательных. Но результатом этой полноты развития, этой ясности итогов явилось почти всеобщее чувство недовольства и обманутой надежды. Не потому западное просвещение оказалось неудовлетворительным, что науки на Западе утратили свою жизненность; напротив, они процветали, по-видимому, еще более, чем когда-нибудь; не потому, чтобы та или другая форма внешней жизни тяготела над отношениями людей или препятствовала развитию их господствующего направления; напротив, борьба с внешним препятствием могла бы только укрепить пристрастие к любимому направлению и никогда, кажется, внешняя жизнь не устраивалась послушнее и согласнее с их умственными требованиями.