Религиозные судьбы великих людей русской национальной культуры - Анатолий Ведерников

Однако Европа продолжала манить его. Ему хотелось, видно, проверить свои взгляды, слагавшиеся от знакомства с западной литературой. И вот в январе 1831 года Киреевский уехал в Германию, сопровождаемый рекомендательными письмами Жуковского. В Берлине он посещал лекции Гегеля, восхищался им и рекомендовал своим родным и знакомым почитать гегелевскую «Феноменологию духа», так как «игра стоит свеч». Он бывал на домашних вечерах философа в Германии, познакомился с его окружением, благоговейно поддакивающим престарелому учителю и любящим покритиковать его философского противника Шеллинга. Киреевский посещал также лекции знаменитого географа Риттера и юриста Савиньи. Читал и слушал лекции и проповеди Шлейермахера, посвятив одно из своих писем домой подробному и меткому разбору учения берлинского проповедника.

Весной Киреевский переехал в Мюнхен, чтобы услыхать наконец откровение Шеллинга, собственно и привлекшее его в Германию. Но, к сожалению, Шеллинг в своих лекциях дальше того, что было уже знакомо Киреевскому из его книг, не пошел. Киреевский свел личное знакомство с немецким философом, и это отчасти восполнило его первоначальное разочарование. Отдавшись умом идеалистической философии, сердцем наш путешественник остался дома. Его письма – замечательный пример русской романтической переписки. Культ «сердечного воображения» занимал первое место в его духовной жизни. Далее, излагая его взгляды, мы увидим, как много значения придавал Киреевский чувству в области религиозных взглядов и переживаний.

Но долго пробыть за границей Киреевскому не пришлось: известия о холере в России наполнили его сердце тревогой за близких, и он поспешил в Москву. Из чужих краев он вывез мысль об издании своего журнала, который должен был знакомить русское общество с западной культурой. Его журнал поэтому носил имя «Европеец» и ставил своей задачей показать, что хорошего есть на Западе и что можно и должно оттуда позаимствовать. Слить две культуры – западную и русскую – в одну «общечеловеческую» – вот задача для его современности, думал Киреевский, и этой идее должен был служить «Европеец». Его статья «XIX век» посвящена этому. Безобидные идеи Киреевского, более трактовавшие о вопросах эстетических или отвлеченно-философских, не совпадали с духом времени, Киреевский был признан неблагонадежным, и его журнал закрыли по повелению Николая I. Только заступничество Жуковского спасло молодого литератора от суровых кар. Все это так подействовало на Киреевского, что он надолго замолк. Эти годы молчания, 1830-е и начало 1840-х, послужили Киреевскому для формирования окончательных взглядов, для создания своей историко-философской системы. В эти же годы русская мысль в лице западников и славянофилов в борьбе их взглядов искала пути национального самосознания. Киреевский тоже принял в ней участие, больше думая и слушая, чем споря.

Но не все это играло главную роль для слагавшегося верования Киреевского. Его личная жизнь, духовные переживания дали отпечаток его философским взглядам, стремлению сочетать веру и знание, создать в душе человека единый мир, державно управляемый сердцем, питающимся религиозными переживаниями и через любовь познающим Бога.

В 1834 году Киреевский женился. Облик его супруги можно нарисовать очень кратко: она была духовной дочерью святого Серафима Саровского. Брак с ней для Киреевского был тем источником живой воды, которой давно жаждала его душа. Он испытал настоящее обращение, в котором решающую роль сыграла его жена. Вот как, несомненно, с ее собственных слов, уже после смерти Ивана Васильевича, излагал историю этого обращения близкий друг семьи Киреевских А. И. Кошелев:

«Иван Васильевич Киреевский женился на девице Наталье Петровне Арбеневой, воспитанной в правилах строгого христианского благочестия. В первые времена после свадьбы исполнение ею наших церковных обрядов и обычаев неприятно его поражало, но по свойственной ему терпимости и деликатности он ей в том нимало не препятствовал. Она со своей стороны была еще скорбнее поражена отсутствием в нем веры и полным пренебрежением всех обычаев Православной Церкви. Были между ними разговоры, которые оканчивались тем, что положено было ему не мешать ей в исполнении ее обязанностей, а ему быть свободным в своих действиях, но он обещал при ней не кощунствовать и даже всячески прекращал неприятные для нее разговоры его друзей.

На второй год после женитьбы он попросил жену свою прочесть Кузанского. Она охотно это исполнила, но когда он стал спрашивать ее мнение об этой книге, то она сказала, что много в ней хорошего, но что нового там не нашла ничего, ибо в творениях святых отцов все это изложено гораздо глубже и удовлетворительнее. Он усмехнулся и замолчал. Он стал просить жену почитать с ним Вольтера. Она объявила ему, что готова читать всякую серьезную книгу, которую он ей предложит, но насмешки и кощунство ей противны, и она их не может ни слышать, ни читать. Тогда они после некоторого времени начали вместе читать Шеллинга, когда великие, светлые мысли их останавливали, и Иван Васильевич требовал удивления от жены своей, то она ему отвечала, что эти мысли ей известны из творений святых отцов. Неоднократно она ему их показывала в книгах святых отцов, что заставило Ивана Васильевича иногда прочитывать целые страницы. Неприятно было ему сознавать, что действительно у святых отцов есть многое, чем он восхищался в Шеллинге. Он не любил в этом сознаваться, но тайком брал у жены книги и читал их с увлечением. Знакомство с новоспасским иноком Филаретом, беседы со святым старцем, чтение творений святых отцов услаждали его и увлекали на сторону благочестия. Он ездил к отцу Филарету, но всякий раз как бы по принуждению. Видно было, что ему хочется к нему ехать, но всегда нужно было какое-то принуждение. Наконец в 1842 году кончина старца Филарета окончательно утвердила его на пути благочестия.

Иван Васильевич Киреевский никогда прежде не носил на себе креста. Жена его не раз о том просила, Иван Васильевич отмалчивался. Но однажды сказал ей, что наденет крест, если он будет прислан ему от отца Филарета, которого ум и благочестие он уже душевно уважал. Наталья Петровна поехала к отцу Филарету и сообщила ему это. Старец, перекрестившись, снял с себя крест и, давая, сказал Наталье Петровне: “Да будет он Ивану Васильевичу во спасение”. Когда Наталья Петровна приехала домой, то Иван Васильевич, встречая ее, спросил: “Ну, что сказал отец Филарет?” Она вынула крест и отдала его – Иван Васильевич спрашивает ее: “Какой это крест?” Наталья Петровна говорит ему, что отец Филарет снял его с себя и сказал, что да будет он ему во спасение. Иван Васильевич пал на колени и говорит: “Ну, теперь чаю спасение для души моей, ибо я в уме своем положил: если отец Филарет снимет с себя крест и мне его пришлет, то явно будет, что Бог призывает меня ко спасению”.