Покоритель джунглей - Луи Жаколио

Арджуна — так звали браматму — взволнованно расхаживал взад и вперед, а Семеро с пристальным вниманием наблюдали за ним. Чувствовалось, что между вождем Духов вод и членами высшего совета существует глухое соперничество, готовое в любую минуту вылиться наружу. Случай со сторожем ускорил созревание событий. Не зная, что именно заставило комитет Трех вдруг отказаться от первоначально принятого решения, браматма решил не соглашаться беспрекословно на отведенную ему роль. Со своей стороны, тайный трибунал не собирался терпеть посягательств на свой авторитет и отдавать отчет в своих действиях, которые никто не имел права контролировать. Было, однако, странно, что Трое не сочли нужным объяснить свое поведение, мотивы которого им не следовало скрывать от браматмы. Учитывая, что последний был настроен весьма агрессивно, покушаясь в последнее время на права высшего совета, можно было предположить, что Трое решили дать браматме суровый урок, дабы он не превышал своих полномочий. Уже само его присутствие в зале, хотя Семеро не приглашали его остаться, являлось неповиновением и нарушением порядка. Он ни в коем случае не имел права присутствовать на совещаниях Семи и должен был удалиться вместе с жемедарами. Нежелание браматмы покинуть зал ясно указывало на то, что он намерен выяснить отношения с советом Семи.

Арджуна ждал, что его спросят, почему он остался, тогда ему легче было бы начать разговор. Он знал, что говорить в присутствии Трех без особого на то разрешения запрещено. Но он ошибся — члены совета хранили полнейшее молчание, не реагируя на его вызывающее поведение.

Поколебавшись несколько мгновений, ибо риск был велик, браматма решил нарушить тишину и, подойдя к столу, по обычаю трижды склонился перед сидящими.

— Высокие и могущественные повелители, — сказал он, заметно волнуясь, — простите, что прерываю ваши мудрые размышления, но часы бегут, скоро наступит день, и мои обязанности заставят меня покинуть вас…

— У тебя, сын мой, — отвечал старший из Трех, — есть, должно быть, серьезная причина, раз ты осмелился попрать самую священную твою обязанность — повиновение нашим законам. Мы слушали тебя, будучи убеждены, что нам придется простить это нарушение. Но почему голос твой дрожит, когда ты обращаешься к нам?

В совете Семи по праву председательствовал тот, кто раньше других был назначен в тайный трибунал. Поэтому его называли старшим из Трех, или Адитья. Второй получил имя Двины, а последний звался Пейя, или юный сын. Каждый член тайного трибунала за то время, что он входил в его состав, проходил через три ступени, выполняя соответствующие обязанности.

Пейя передавал приказы, постановления, распоряжения браматме и факирам. Двина управлял пятой провинцией, то есть Биджапуром, и руководил четырьмя другими управляющими.

Адитья председательствовал на тайном трибунале и совете Семи, когда они собирались.

— Итак, — настойчиво сказал старший из Трех, — мы хотим знать причины твоего волнения.

— Я буду говорить, Адитья, — ответил Арджуна, — и, пользуясь твоим разрешением, открою свое сердце Трем и Семи и скажу им, в чем причины моей грусти.

— Дай истине без страха излиться из твоей души, и если слова твои справедливы, ты будешь удовлетворен.

— Возведенный вами в высший сан браматмы, дабы диктовать вашу волю народам и государствам, я всегда старался исполнять ваши распоряжения во славу нашего общества и торжества правосудия, и прежде вы часто выражали мне свое удовлетворение. Чем же объяснить, высокие и могущественные повелители и высокочтимые отцы, что сегодня я потерял ваше доверие? Именно это заставило меня нарушить правила и не ждать вашего зова, чтобы поделиться с вами моей болью.

— Объяснись, Арджуна, никто из нас не понял смысла твоих слов.

— Разве не по вашему приказанию, о светочи истины, я осквернил себя переговорами с чужеземцем, который предложил нам назвать имя предателя?

— Ты говоришь правду!

— Когда я сообщил вам о результате переговоров и о цене, которую он потребовал за услуги, разве не вы решились принять его предложение и наказать виновного перед лицом всех жемедаров?

— Верно, Арджуна.

— О Адитья, зачем же вы потом скрыли от меня ваши истинные намерения? Почему, если донос был ложным, вы допустили, чтобы я обвинил одного из наших членов, и наказали клеветника без моего участия, словно опасаясь, что я захочу спасти его? Разве вы поступили бы так, если бы по неизвестным мне причинам я не потерял вашего доверия?

— Ты произнес горькие слова, о Арджуна, забыв, что решения Трех не подлежат твоей оценке. Зачем скрывать от тебя наши имена, наши лица, запрещать тебе присутствовать на наших совещаниях, если затем мы должны сообщать тебе обо всех наших поступках и объяснять причины наших решений? Нас Трое, а не четверо, нас Семеро, а не восемь, Арджуна, и помни, если ты хоть немного дорожишь своей жизнью, что есть тайны, которые убивают. Та, в сокрытии которой ты обвиняешь нас, — одна из них. Довольно и того, что ты ее заметил! Арджуна, браматма — не голова, это рука, которая подчиняется, не осознавая того, что она делает, подобно падающему дождю, гремящему грому, подобно ветру, волнующему моря… Постепенно в своей гордыне ты дошел до того, что вообразил себя настоящим вождем общества Духов вод, тогда как ты всего лишь его первый слуга. Скажу больше — раб! Благодари Шиву за то, что, осмелившись задать вопросы старшему из Трех, ты все еще жив! Я сказал: «Убирайся! Прочь отсюда, собака!»

Затем он прибавил зловеще, думая, что Арджуна его не слышит:

— Еще одному браматме нужен отдых!

Браматму нельзя сместить, он отдыхает только в могиле. Несмотря на то, что сказал старший из Трех, дабы умерить непомерную гордыню Арджуны, браматмы знают слишком много секретов общества, чтобы им позволили вернуться к частной жизни.

Последние слова Адитьи обожгли браматму, словно ударом хлыста, он страшно побледнел. Однако он трижды склонился перед тем, кто нанес ему смертельное оскорбление, и вышел, бросив на него украдкой взгляд, полный такой ненависти, что было ясно: этот человек не остановится ни перед чем, чтобы отомстить. Когда за ним упала тяжелая портьера, он пробормотал еле слышно, ибо здесь даже стены имели уши и могли говорить:

— О! Я покажу тебе, что порой гром сам выбирает, над чьей головой ему прогреметь.

С пылающим лицом, охваченный неописуемым гневом, браматма бросился прочь из дворца Адил-шаха. Он уже находился среди развалин, направляясь к дому, как вдруг заметил, что рядом с ним нет его факира Утсары. Он остановился и громко свистнул. Послышался шум веток, и из кустарника появился человек.