Дом с золотыми ставнями - Корреа Эстрада

Она рассказала то, что было видно и так – спасалась от погони. Всегдашняя тактика у негров, если это можно назвать тактикой – бросаться врассыпную.

Большинство попадалось все равно, но некоторым удавалось уйти благодаря ловкости, или, как этой женщине – везению.

Ах, Эскамбрай, ничего-то в нем не менялось! Один ловил и держал, другой скрывался и бежал. Бедолаге принесли поесть, а Факундо все расспрашивал, что и как.

Это был небольшой лагерь в верховьях Сагуа-ла-Гранде, на одном из притоков. Кто-то плохо запутал след, идя домой после ночного воровства, а это вещь непростительная. Лагерь выследили. Дозорные заметили ловцов, когда те были примерно в миле. Люди кинулись кто куда, а большинство – наверх, к пещерам.

Откос ущелья в этом месте напоминает издали то ли старый сыр, то ли гриб, источенный червями: в нем полным-полно дыр и отверстий.

Знали мы эти дыры. В них ходы сообщались между собой, там всегда несло сквозняком, и если выбрать убежище с умом и запасти провизию, там можно было пересидеть любую осаду. Но в этих пещерах не было света, и мы предпочитали в свое время каменные дворцы у верховьев Аримао.

– Почему ты не спряталась вместе со всеми?

– Оказалась в стороне от остальных и все равно бы туда не добежала. Куда уж! Я шла остаток дня, и еще ночь, и не помню, как и где упала.

– Значит, это было вчера?

– Да, вот в это же время.

– Сколько там было ваших?

Считать она не умела и начала перечислять, загибая пальцы. Вышло человек двадцать.

– А негрерос и собак?

– Много, много! Собаки сразу кинулись по следам к пещерам. Я не стала дальше смотреть, повернулась и побежала. Там, наверно, всех уже переловили.

– У страха глаза велики, – сказал Филомено. – Если ваши люди не трусы, они встретят собак у входа камнями и мачете. А белые в пещеру не полезут.

– Не в том дело, – сказал Факундо. – если негрерос шли по следу одного-двух, их не должно быть много… и собак тоже.

– Если только не послали за подмогой, – возразила я.

– Не знаю, не знаю… Может, так, а может, нет. Зачем им делиться с другими, если дичь в капкане?

И, еще помолчав, добавил:

– Сынок, как ты думаешь, не стоит ли на это взглянуть?

У сына уже глаза горели, и оба выжидательно смотрели на меня.

– Ну ладно, – сказала я, – еду с вами. Сесилия останется с мужем.

– Как, – спросила та, – разве Энрике не едет?

– Но кто будет заботиться о тебе, дочка?

– Мой срок еще не скоро, и тут достаточно людей, чтобы мне помочь.

Энрике взглянул на нее и понял, что если он сейчас останется дома, то может ставить крест на своем супружеском счастье.

– Я еду, – сказал он. – Ма, не осталась бы ты с Сили? Вы не скучали бы вдвоем.

Я думала, что ответить. Я знала, что когда дойдет до драки – а дело пахло дракой, – от меня проку будет куда больше, чем от него. В монастырской школе не дают нужных уроков. Но я не имела права оскорбить сына, сказав, что его место дома, а мое – в бою… если хотела его видеть мужчиной.

Поэтому я сказала:

– Кандонго, скажи, чтоб седлали четырех лошадей. И чтобы постоянно кто-то из женщин был около доньи Сесилии!

Снова на мне холщовые штаны и рубаха, а ноги в сыромятных альпарагатах упираются в истертые стремена. Плохонькое седло скрипит, туго затянут широкий пояс, и того, что на поясе, и в седельной суме, и за спиной, хватило бы вооружить половину Батальона Верных Негров. Низкорослая лошаденка привычно переступает с камня на камень, постукивая нековаными копытами. Сзади вскатывается на горку луна, свежий влажный воздух распирает грудь, пахнет смолой и ночными цветами. А впереди будь-что-будет, и от этого почти весело, и чудится где-то рядом тень незабвенного куманька Каники.

Задолго до света в ноздри стало тянуть едким дымком, а немного спустя, поднявшись на очередной лесистый гребень, мы заметили проблески нескольких больших костров. До них было около полумили – наискось по склону в сторону вершины долинки. Та сторона, на которой мы придержали коней – отлогая, заросшая редким сосняком и дикорастущими плодовыми деревьями; противоположная – двухсотфутовый каменный откос, за который кое-где цепляются кустарники. А у основания – невидимая в потемках пещера, одна из многих, изъязвивших широкий желтоватый пласт.

Когда рассвело, увидели: узкая длинная щель входа под землю покрыта копотью.

Ловцы пытались выкурить скрывшуюся добычу. Огромное кострище расположилось у самого темнеющего отверстия: это от него ветер наносил едкий дым. Поодаль, у ручья, дымились угли нескольких костров поменьше; около них Филомено насчитал тринадцать человек и всего восемь собак. Рядом паслись стреноженные кони.

Мы подождали на всякий случай, но больше никого не увидели. Филомено, спустившись ниже, за шалаши негритянского лагеря, разобрался в следах – тут он мог нас всех поучить. Вечером к тем, кто караулил выход, прибыло подкрепление.

Потом двое из них уехали назад, забрав с собою часть собак, – большая свора становилась обузой.

– Что же мы теперь будем делать? – спросил Энрике. – Их втрое больше, чем нас!

Сын неправильно посчитал силы – их было не тринадцать против четверых, а двадцать один. Сынок не знал, что значит натасканный на негра дог.

– Пошевелить мозгами надо, – проворчал Факундо. – Или ты думаешь, головы у нас, только чтобы носить шляпу?

– Может, дать по ним пару залпов? – спросил Филомено. – Испугаются и разбегутся.

– Могут и не разбежаться, – возразил Факундо. – Вот начнут вместо этого выяснять, кто стрелял, и придется уносить ноги.

А я сказала:

– Нам потом прятать следы двадцати человек и еще свои собственные. Если кто-то из них уйдет…

Энрике смотрел на меня с таким ужасом, что я не стала договаривать.

Главная беда состояла в том, что костры дымились на открытом месте, к которому на прицельный выстрел было не подобраться. А рассчитывать на помощь тех, кто сидел в пещере, не приходилось.

Значит, надо было попробовать неприятеля разделить.

– Как? – спросили меня все трое. Оказывается, я произнесла это вслух.

Если бы с нами был Серый, как встарь – мне бы об этом и думать не пришлось.

Собак можно было бы сразу не считать. Но Серого, закаленного в таких схватках, с нами не было, а был испуганный, необстрелянный белый мальчик… мог ли он служить заменой бойцу?

Тут-то у меня и мелькнуло в мозгу: ах! Может, и еще как, и перещеголяет молочного брата.

Когда я рассказала, в чем дело, Энрике побелел под густым загаром. А Гром только хмыкнул и положил руку ему на плечо:

– Сынок, вот случай показать, есть ли у тебя яйца!

Ну, ну, не ворчите, кто там любит говорить гладко. Он сказал именно то, что должен был сказать. Все было в этих словах: и подначка, и одобрение, и уверенность, и пожелание удачи.

Мы спустились вниз по течению ручья, отыскивая подходящее место. Нашли такое милях в полутора от пещер – долинка сужалась до семидесяти шагов, зажатая с одной стороны нагромождением глыб, сорвавшихся с откоса, с другой – пологим, густо заросшим увалом.

Филомено занял позицию в кустарнике, мы вдвоем не без удобств расположились в укрытии за камнями. Энрике ждал, когда мы закончим приготовления, – капли пота выступили у него на лбу и руки подрагивали. Его лошадь, чуя неуверенный повод, танцевала по валунам тонкими ногами.

– Давай! – сказала я ему.

Он по очереди выстрелил из двух своих пистолетов. Лошадь рванула, едва не сбросив седока. Мы тоже дали несколько выстрелов вразнобой и притихли.

То, что Энрике был перепуган, сыграло даже хорошую службу. Он должен был прискакать к негрерос, осаждающим пещеры, и назваться гостем из Гаваны на одном дальнем ранчо. Он так и сделал. Он сказал, что заблудился в лесу, поехав на прогулку с грумом-квартероном. Сказал, что здесь, недалеко, на них напали симарроны. Грума убили, а он пришпорил коня и рванул напролом. Он до смерти рад, что случайно встретил людей, потому что отчаялся выбраться. "Негры?" – "Видел троих". – "Еще были?" – "Кто их знает!" – "Далеко?" – "Какое, черт возьми, далеко, все слышали выстрелы так явственно: словно под ухом! Конечно, не могли уйти далеко! Седлайте, ребята, собак на сворки! Юноша, подскажите, где это было?

Ах, зарядить пистолеты? Разумеется, разумеется! Вы попали, сеньор, как раз к тем, к кому следует".

Мы наблюдали, как из-за поворота ущелья вышла кавалькада: восемь всадников и четыре собаки. Впереди ехал Энрике, хорошо заметный среди остальных в белой рубашке фламандского полотна.

Ехали осторожно, держа наготове ружья, осматривая окрестности. Не заметили ничего подозрительного. Неспешным шагом въехали в узкое место и там вдруг резко остановились, потому что собаки, взлаяв, кинулись разнюхивать переплетения наших следов.

На считанные секунды внимание всех было привлечено собаками. Для хорошего лучника этого достаточно. Знаете, что такое лук, бьющий с сорока шагов? Все кончилось в мгновение ока. Кто-то успел заорать, кто-то – выстрелить. Но палили не прицелившись, и никто не успел перезарядить. Семь коней беспокойно храпели под мертвыми всадниками. У восьмого по белоснежной рубашке расплывалось алое пятно.