Облачный атлас - Дэвид Митчелл

«Да будет так, пастор. Аминь», — отозвался капитан Молинё. Некий мистер Гослинг (жених старшей дочери Хоррокса) ломал себе руки, умасленный и восхищенный. «Если осмелюсь заметить, сэр, меня удручает это, почти как… да, лишение бенефиции, если ваша теория останется, сэр, неопубликованной. «Лестница Цивилизации Хоррокса» прославит Королевское Общество на весь мир!»

«Нет, мистер Гослинг, я должен трудиться здесь, — сказал пастор Хоррокс. — Тихоокеанские острова сами должны найти нового Декарта,[256] нового Кювье».[257]

«Очень умно с вашей стороны, пастор, — сказал Генри, прихлопнув какую-то мошку и изучая ее останки, — держать свою теорию при себе».

«Почему это?» — вскинулся наш хозяин, не в силах сдержать раздражения.

«Да ведь при внимательном рассмотрении становится совершенно очевидно, что ваша «теорема» избыточна, коль скоро достаточно простого закона».

«Какой закон вы имеете в виду, сэр?»

«Первый из «Двух Законов Гуза о Выживании». Он звучит так: «Кто слаб, тот всегда для сильных еда»».

«Но ваш «простой закон» никак не раскрывает фундаментальной тайны — «Почему белые расы господствуют надо всем миром?»».

Генри со смешком зарядил воображаемый мушкет, прищурив глаз, навел ствол, а затем заставил всех присутствующих вздрогнуть: «Бах! Бах! Бах! Понятно? Завалить его, пока он не успел выпустить из духовой трубки отравленную стрелу!»

«Ах!» — в смятении воскликнула миссис Дербишир.

«Где же ваша фундаментальная тайна?» — пожимая плечами, сказал Генри.

У пастора Хоррокса окончательно испортилось настроение. «Вы подразумеваете, что белые расы правят земным шаром не благодаря милости Божьей, но благодаря мушкету? Но подобное утверждение — это всего лишь та же самая тайна, облаченная в чужое платье! Как могло случиться, что мушкет попал в руки белого человека, а не, скажем, эскимоса или пигмея, если не по августейшей воле Вседержителя?»

Ответ Генри не заставил себя ждать: «Наше оружие не было сброшено к нам в руки в один прекрасный день. Это не манна с Синайских небес. Со времен битвы при Азенкуре[258] белый человек совершенствовал и развивал пороховые науки, пока современные наши армии не стали в состоянии уложить своими мушкетами десятки тысяч! «Ага! — скажете вы. — Но почему мы, арийцы? Почему не унипеды Ура или мандраки Маврикия?» Потому, пастор, что, по сравнению со всеми прочими расами мира, наша любовь — или, скорее, жадность — к драгоценностям, золоту, специям и власти, да, более всего к этой сладостной власти, является самой острой, ненасытной и неразборчивой в средствах! Эта жадность, да, движет нашим Прогрессом; не знаю уж, к аду он нас приведет или к раю, и вы, сэр, не знаете. Да я особо и не беспокоюсь. Я лишь чувствую благодарность к своему Творцу за то, что он поместил меня в стан победителей».

Ошибочно истолковав прямолинейность Генри как неучтивость, пастор Хоррокс, Наполеон своей экваториальной Эльбы, весь раскраснелся от возмущения. Я сказал несколько лестных слов нашей хозяйке по поводу ее супа (хотя на самом деле из-за постоянной потребности в вермициде мне трудно было переваривать что-либо, кроме самой простой пищи) и спросил, выловили ли этих черепах на окрестных побережьях или же доставили откуда-то издалека.

Позже, лежа в кровати среди удушливой тьмы, когда его могли подслушать только гекконы, Генри признался, что дневной его врачебный прием был «парадом загорелых истеричек, которым не требуется никакой медицинской помощи, но необходимы торговцы чулками и бельем, модистки, изготовители дамских шляпок, парфюмеры и производители всей прочей амуниции для их пола!» Его «консультации», добавил он, на одну часть касались медицины, а на девять других — злословия и сплетен. «Все божатся, что их мужья покрывают местных женщин, и живут в смертельном страхе «что-нибудь» подцепить. Платочки в воздухе так и порхали».

От его признаний мне стало не по себе, и я решился заметить, что Генри мог бы проявить хоть немного сдержанности, когда спорил с нашим хозяином. «Дражайший Адам, я проявлял сдержанность, и отнюдь не малую! Мне вот что хотелось крикнуть этому старому глупцу: «Зачем приукрашивать ту простую истину, что мы подгоняем более темные расы к могиле, чтобы захватить их землю и ее богатства? Волки, сидя в своих логовах, не стряпают бредовых теорий о расах, чтобы оправдаться в пожирании стада овец! Интеллектуальное мужество! Подлинное интеллектуальное мужество состоит в том, чтобы покончить с этими фиговыми листками и признать, что все люди суть хищники, но мы, белые хищники, с нашим смертоносным содружеством болезнетворной пыли и огнестрельного оружия, являемся образчиками хищничества par excellence,[259] ну и что из того?».

Меня огорчает, что преданный своему делу целитель и добронравный христианин может поддаться такому цинизму. Я попросил его изложить мне Второй Закон Гуза о выживании. Генри ухмыльнулся в темноте и прочистил горло. «Второй закон о выживании состоит в том, что второго закона нет. Ешь или будь съеденным. Вот и все». Вскоре после этого он стал похрапывать, но мой Червь заставлял меня бодрствовать, пока не начали бледнеть звезды. Гекконы ловили мух и мягко шлепали лапами по моей простыне.

Рассвет был душным и алым, словно страстоцвет. Местные мужчины и женщины одинаково тяжело взбирались по «Главной улице» к церковным плантациям на вершине холма, где они работают до тех пор, пока послеполуденная жара не станет невыносимой. Прежде чем прибыла шлюпка, чтобы забрать нас с Генри обратно на «Пророчицу», я сходил посмотреть, как рабочие пропалывают копру от сорняков. Сверх ожидания, этим утром надсмотрщиком выпало быть молодому мистеру Уэгстаффу, и он отправил местного мальчика принести для нас кокосового молока. Я воздержался от вопросов о его домашних, а сам он о них не упоминал. В руке у него был кнут, но он сказал: «Я редко пускаю его в ход сам, для этого есть Стража Христова. Я просто слежу за следящими».

Трое из этих уполномоченных приглядывали за своими товарищами, запевали псалмы (в качестве рабочих песен) и наказывали лодырей. Мистер Уэгстафф был менее расположен к разговору, нежели накануне, и мои шутливые замечания падали в тишину, нарушаемую лишь звуками, производимыми джунглями и работающими. «Вы ведь думаете, что мы сделали из свободных людей рабов?»

Я уклонился от прямого ответа, сказал лишь, что, как объяснил нам мистер Хоррокс, их труд оплачивал те блага Прогресса, которые принесла им миссия. Мистер Уэгстафф меня не слышал. «Существует такая порода муравьев, их называют работворцами. Они совершают набеги на колонии обычных муравьев, крадут там яйца, доставляют в собственные муравейники, и, после того как они выводятся, украденные рабы становятся рабочими в большей империи. Им даже не снится, что они когда-то были украдены. Если хотите знать мое мнение, мистер Юинг, Господь Иегова создал этих муравьев как модель. — Взгляд мистера Уэгстаффа был отягощен древним будущим. — Имеющие очи да увидят».

Люди неустойчивого характера меня нервируют, а мистер Уэгстафф оказался именно таким. Я принес ему свои извинения и отправился в следующий свой «порт захода», а именно в школу. Здесь юные назареяне обоих цветов кожи изучают Писание, арифметику и основы прочих предметов. Миссис Дербишир учит мальчиков, а миссис Хоррокс — девочек. После полудня белым детям полагаются три часа дополнительных занятий по учебному плану, согласному с их положением (хотя Дэниел Уэгстафф никак, похоже, не поддается на уловки своих преподавателей), в то время как их темнокожие приятели присоединяются к своим родителям и работают в поле вплоть до ежедневной вечери.

В мою честь было устроено небольшое представление. Десять девочек, пять белых и пять черных, прочитали каждая по одной из десяти заповедей. Потом меня потчевали пением: исполнялась песня «О, как же дома ты возлюблен!» под аккомпанемент миссис Хоррокс на пианино, явно знававшем лучшие времена. Потом девочкам предоставили возможность задавать посетителю вопросы, однако руки поднимали только белые. «Сэр, вы знакомы с Джорджем Вашингтоном?» — «К сожалению, нет». — «Сколько лошадей запрягаете вы в свою карету?» — «Мой тесть запрягает четырех, но я предпочитаю обходиться одной». Самая маленькая девочка спросила у меня: «Бывает ли у муравьев головная боль?» (Если бы ее одноклассницы не довели ее своим хихиканьем до слез, я мог бы до сих пор так и стоять там, размышляя над ее вопросом.) Я сказал ученицам, чтобы они жили в согласии и слушались старших, потом вышел. Миссис Хоррокс сказала мне, что когда-то отбывающим дарили гирлянды из плумерии, но старейшины полагают гирлянды безнравственными. «Если сегодня разрешить гирлянды, то завтра начнутся танцы. Если завтра начнутся танцы…» Она содрогнулась.