Весна сменяет зиму - Дмитрий Шелест

уж больно правильный он был, говорил чётко и только по делу, шуток не понимал и всегда склонялся к поступкам по уставу, нежели по обстоятельствам. Даже внешне он вызывал неприязнь у командира, высокий и худой, как шпала с узким заострённым лицом и выпирающими ушами, лоб низкий, глаза тёмные, пушок на щеках. Он не мог воспринимать его, как настоящего офицера и считал университетским заучкой, который знает устройство всех автоматов и пистолетов, но с трудом понимающий, как они стреляют. Солдаты его не боялись, как боялись Чака, который мог и кулаком в нос дать и по бокам настучать, за сон на посту или ещё какой проступок. Новичка же они остерегались, не зная его, и чувствуя его обособленность. Так часто случалось в армии, конфликт закалённых в сражениях бойцов и молодых, не видевших, и не понимающих фронт новичков, коим только предстояло познать весь страх и ужас, который для старожилов стал рутиной.

Про нового заместителя Чак знал лишь то, что звали его Леван Ечер, и родом он был откуда-то из восточных провинций из города настолько маленького и неизвестного, что название его не задержалось в уме ни на секунду. Этот лейтенант прошёл школу офицеров, где его научили стрелять и кидать гранаты, немного теории, самую малость, чтобы не растеряться на фронте, политически обработали, объяснили, что плохо и что хорошо, а после посадили в поезд и отправили набираться опыта в прифронтовую школу обучения низших командиров. Когда Леван получал свои погоны и пил за них крепкую солдатскую настойку, Зит ползал под градом пуль, где-то в просторах гетерии, завершая разгром врага в гетерском мешке. Собственно и сам заместитель не старался налаживать контакт с Чаком, предпочитая общаться с ним лишь по делу, а в спорных ситуациях ссылаться на положение боевого устава, за что капитан прозвал его уставной занозой, что впилась ему в пятку.

Именно по этому Леван и не играл с остальными в карты, предпочитая читать книги, лёжа на соломенном матрасе. А Чак вместе со взводными, офицерами из других рот и медиками играл в незамысловатую карточную игру, проигрывая и выигрывая сигареты, патроны и прочий хлам, что имелся в походном рюкзаке. Над группой офицеров стояло густое облако табачного дыма, они бранились и ругались, смеялись, хлопали друг дружку по плечу, пили горькую настойку и вино, что стащили с погребка одного из домов и наслаждались тихим летним вечером: спокойным и размеренным. Самым счастливым, каким только мог быть вечер на войне.

Впервые за последнее время, Чак спал как младенец. Видел какие-то несвязные, милые сны, которые на утро оставили лёгкость и приятные ощущения, не смотря даже на то, что смысл и сюжет их затерялся в лабиринтах его памяти.

Впервые, как многие года назад, у Чака Зита, утро началось с неспешной чашки кофе. Фронт молчал, уже около недели на их участке была тишина, которая не казалась, как это обычно говорят, пугающей. Не выпуская из руки стальную кружку, он неспешно прогулялся по утреннему городку, со спящими улицами, редкие солдаты приветственно ему кивали, пройдя последний дом, под ногами зашуршала жёсткая трава, над головами зазеленели могучие сосны, недалеко шумела вода.

Чак допил кофе и закурил сигаретку. С утра она казалась ему такой приятной и вкусной, хотя по настоящему имела все тот-же отвратительный вкус, что и тысячи остальных, выкуренных им. Веял тёплый утрешний ветер, было тепло и свежо, Чак уже и забыл, что помимо ароматов гари и крови, есть куда более приятные, например ни с чем не сравнимый запах полноводной лесной реки. Он состоял из множества компонентов: это и сырая трава, и терпкий аромат земли и водорослей, где обильно плавала рыба, и лёгкий запах цветов с нотками хвои и чего-то ещё. Здесь на берегу все казалось настолько простым и приятным, что из головы уходили все горькие воспоминания, которых у него накопилось большое количество.

В такие моменты он любил быть один, любил спокойно сидеть у реки, пить уже порядком остывший кофе и курить, мечтая о чем-то светлом. Все чаще в его мечты заходила Китти. В последнее время даже чаще чем он хотел. Она поселилась в его голове, будто хозяйка, наводя там свои порядки.

В это спокойное утро, Чак пытался думать о мире, ему хотелось познать и полюбить другую жизнь, в которой он был неопытен и знал о ней лишь по рассказам и фантазиям. То, что было в его памяти до войны, с трудом можно было бы назвать миром, скорее другой войной, что была ему на тот момент понятней этой. С силой закрыв глаза и затянувшись сигаретой, он попытался представить, как выглядит жизнь его мечты. В мозгу родилась картинка, как он стоит на летней алее, где пахнет цветами и тёплым асфальтом, в лёгких брюках и рубахе, в его руке крепко сжат букет цветов, не дорогих, а обычных, сорванных по пути. Они благоухают сотней разных ароматов и кружат ему голову. Мир вокруг этой картины статичен и безжизненен, но он жив, цветы живы и аромат, Чак был готов поклясться, что чувствует его наяву. Следом его мозг начал работать над новым персонажем фантазии, девушке, что идёт к нему навстречу в летнем, синем платье, подол колышется на летнем ветерке, что развивает её длинные до плеч русые волосы. Она свежа и красива, её ножки нежно шагают по тёплому тротуару, а на алых губках светиться ласковая улыбка. Шаг, другой, ей на встречу и в следующий миг её тёплые ладони зажаты в его руках, Чак поднимает взор и опять, как и в прошлые разы, видит лицо Китти Лины. Но не той, что попадалась ему все эти годы, а милой и обаятельной, в платье, а не в форме, любящей его, просто так, потому, что это его фантазия и здесь все было так, как он хотел.

И не смотря, на то, что мир фантазий не отражает реальности, в него всё равно интересно и полезно иногда заходить, ведь здесь было всё, чего так не хватает. Чак сидел на летней террасе одного из кафе, пил холодное пиво, грыз гренки и смеялся, смеялась и Китти, в её маленькой ладошке неуклюже смотрелась пол-литровая кружка и тогда, архитектор фантазии, тут же заменил её на грациозный бокал вина. Всё было как в реальности, вкус, ощущения и счастье, но рокот пролетевших над головой истребителей оборвал сладкий плен и вернул Чака в реальность, сигарета сотлела, и остывший пепел, уныло свисал серым