Устал рождаться и умирать - Мо Янь

— Какие же две, мама. — И он принялся всерьёз пересчитывать рыбок на ивовом кукане. — Целых девять, как можно говорить, что две?

— Вы только гляньте на этого нашего дурачка сына! — Она вырвала из рук Симэнь Хуаня кукан с рыбками и высоко подняла перед вышедшими из дома. — С утра пораньше убежал на речку, якобы за рыбой для гостей, прошатался полдня, явился с этой мелкотой, а теперь оказывается, он их на новенькие кроссовки выменял. Ну скажите, умный он или нет после этого? — И, приняв грозный вид, огрела сына связкой рыбы по плечу. — С кем ты поменялся? Сейчас же отправляйся и меняй всё обратно!

— Мама, — начал Симэнь Хуань, кося глазом, как бойцовый петух. — Разве может настоящий мужчина не держать данного слова? Подумаешь, драные кроссовки. Купим другие, и все дела. Уж чего-чего, а денег у отца хватает!

— А ну, замолчи, негодник! — прикрикнула на него Хучжу. — Что ты несёшь, какие у отца деньги?

— А у кого же они, как не у него? — косился на неё Симэнь Хуань. — Мой папа — богатей, всем богачам богач!

— Хвастайся, хвастайся, дурак, — бросила Хучжу. — Погоди, вот вернётся отец, он тебе задницу надерёт как следует!

— Что тут стряслось? — воскликнул Симэнь Цзиньлун, вылезая из бесшумно подкатившего роскошного «кадиллака». Весь разодетый, голова и щёки выбриты до синевы, брюшко выпирает, прямоугольная коробка мобильного телефона в руке, внушительный большой начальник. Выслушав Хучжу, он потрепал сына по голове. — С материальной точки зрения, поменять кроссовки «Найк» стоимостью тысячу юаней на девять рыбок — поступок неумный; с точки же зрения нравственности, не пожалеть таких кроссовок, чтобы поменять на рыбу для угощения дорогих гостей, — это по-мужски. Сам поступок не одобряю, но и не ругаю. А вот похвалить хочу вот за что. — Тут Цзиньлун с силой похлопал сына по плечу. — Настоящий мужчина данное слово держит. Как говорится, слово вылетело — на четвёрке лошадей не догонишь. Поменялся так поменялся, жалеть об этом нельзя!

— Ну что? — бросил матери довольный Симэнь Хуань. И, подняв кукан с рыбой, закричал: — Бабушка, возьми рыбу, свари уху для дорогих гостей!

— Балуешь ты его, если так пойдёт, что дальше-то будет? — вполголоса пробормотала Хучжу, глянув на Цзиньлуна. А сама повернулась к сыну и дёрнула его за руку. — Быстро домой переодеваться, продолжатель рода. Перед гостями и в таком виде…

— Великолепный пёс! — восхитился Цзиньлун, показывая на меня. А потом стал здороваться со всеми, кто уже вышел встречать его. — Племянник Кайфан, судя по твоим дарованиям, не такой уж ты простак. Отец стал начальником уезда, а тебе в губернаторы провинции метить надо! — похвалил он твоего сына. Потом утешил Ма Гайгэ: — Выпрями спину, малыш, страшиться нечего и печалиться не о чем. Пока у твоего дяди будет что поесть, голодным не останешься. — И повернулся к Баофэн. — Не изводи себя, мёртвого не вернёшь. А переживать я тоже переживаю, с его смертью будто без руки остался. — Он кивком приветствовал родителей обеих семей. — Невестка, — обратился он к твоей жене. — Хочу выпить пару рюмок за тебя. Тогда в полдень, когда я давал в гостевом доме банкет по случаю утверждения моей строительной программы, один Цзефан и пострадал. Эта дрянь Хун Тайюэ, паразит старый, упрям просто до умиления, но на этот раз его задержали, надеюсь, это расширит его кругозор.

Во время застолья твоя жена держалась нейтрально, как подобает супруге заместителя начальника уезда; Цзиньлун угощал всех вином и едой с радушием настоящего хозяина дома. Но самым активным был Симэнь Хуань, его поведение за столом говорило, что он прекрасно во всём разбирается. Цзиньлун за ним не следил, и тот расходился всё больше. Налил себе вина, налил стопку Кайфану и предложил заплетающимся языком:

— Брат Кайфан, выпей эту… эту чарку, разговор к тебе есть…

Твой сын посмотрел на мать.

— И не надо смотреть на вторую тётушку, мы свои мужские дела сами решим, давай, за… чарка за тебя!

— Хватит уже, Хуаньхуань! — цыкнула на него Хучжу.

— Ну пригуби уж чуть-чуть, — разрешила твоя жена.

Два чертёнка чокнулись, Симэнь Хуань запрокинул голову, выпил одним махом, потом поднял пустую стопку к лицу Кайфана:

— Первая за… за уважение!

Кайфан пригубил и поставил стопку.

— Ты… Так приятели не поступают, — заявил Симэнь Хуань.

— Хорош! — похлопал его по голове отец. — Тут надо остановиться, заставлять нельзя! Принуждать кого-то пить — это не по-мужски!

— Папа… Как скажешь… — Он поставил стопку, снял часы и протянул Кайфану. — Это, брат, «лонжин», настоящие швейцарские. С одним корейским бизнесменом поменялся на рогатку. А теперь отдаю тебе за твоего пса!

— Нет, не пойдёт, — решительно отказался твой сын.

Симэнь Хуань расстроился, но виду не подал и уверенно бросил:

— Могу поспорить, в один прекрасный день ещё согласишься!

— Перестань, сынок, — сказала Хучжу, — всё равно через пару месяцев пойдёшь в школу в городе, ещё увидишь его, приходи к тётушке и смотри.

Тут все разговоры за столом пошли про меня.

— Надо же, от одной матери, а такие абсолютно разные, — сказала твоя мать.

— Мы с сыном так довольны этим псом, — хвасталась твоя жена. — Папаша у нас целыми днями занят, мне тоже на работу надо, так он и дом сторожит, и Кайфана в школу провожает!

— Вот уж действительно могучий пёс, необыкновенный. — Цзиньлун взял свиную ножку в соусе и бросил мне. — И богатые не забывают родные места. Четвёрочка, приезжай почаще.

Аромат свиной ножки так и притягивал, в брюхе заурчало, но я заметил, какими глазами смотрят мои братья, и не двинулся.

— Необыкновенный он необыкновенный и есть, — вздохнул Цзиньлун. — Хуаньхуань, учись вот у этого пса! — Он взял ещё пару ножек и бросил перед братьями, а сыну сказал: — Чтобы стать человеком, нужно иметь хорошие манеры!

Сгорая от нетерпения, братья вцепились в ножки и принялись жадно грызть, непроизвольно порыкивая, чтобы никто не смел подойти. Я всё так же не двигался с места, устремив взгляд на твою жену. И только когда она махнула мне, мол, можно, я откусил кусочек и стал неторопливо, беззвучно жевать.

Нельзя же терять собачье достоинство.

— Папа, ты очень правильно сказал, — воскликнул Симэнь Хуань, забирая лежащие перед Кайфаном часы. — Я тоже хочу показать хорошие манеры. — Он встал, зашёл во внутреннюю комнату и вернулся с охотничьим ружьём.

— Хуаньхуань, ты что задумал? — испуганно вскочила Хучжу.

Совершенно спокойный Цзиньлун усмехнулся:

— А ну посмотрим, как мой сын покажет хорошие манеры! Хочешь пристрелить пса семьи твоего второго дядюшки? Так благородный муж не поступает. Или хочешь уложить нашего пса и пса твоей тётушки? Так это будет тем более низкий поступок!

— Хорошо же ты, папа, обо мне думаешь! — разозлился Симэнь Хуань.

Он привычно вскинул ружьё на плечо, и хоть для его плечика оно было тяжеловато, по этому неожиданному движению можно было судить, что обращаться ему с ружьём не впервой. Изогнувшись, он повесил свои дорогие фирменные часы на ветку абрикоса, отступил на десять метров и уверенно загнал патрон в патронник. На губах у него играла безжалостная улыбка, совсем как у взрослого. Часы поблёскивали в лучах яркого полуденного солнца. Испуганный крик Хучжу отступил куда-то далеко на задний план, лишь потрясающе громко раздавалось тиканье часов. Мне казалось, что время и пространство слились в одну сверкающую до рези в глазах полосу света, которую — тик-так, тик-так — разрезали на кусочки огромные чёрные ножницы. С первого выстрела Симэнь Хуань промазал, на ветке образовалась большая белая дыра. Второй выстрел попал в цель. Пуля разнесла часы на кусочки…

Цифры разлетелись в стороны, от времени остались лишь осколки.

ГЛАВА 48

Все возмущены и судят кто во что горазд. Братья ссорятся, высказав, что думают друг о друге

Позвонивший мне Цзиньлун сказал, что мать при смерти. Но, переступив порог дома Симэнь, я понял, что попался на удочку.

Мать и вправду была больна, но не настолько серьёзно. Опираясь на усеянную шипами палку из колючего ясеня, она сидела в гостиной на скамье, седая голова беспрестанно подрагивала, из глаз без конца лились мутные слёзы. Отец сидел справа от неё, между ними оставалось место для ещё одного человека. Завидев меня, отец скинул тапок, подскочил с глухим рыком и ни слова не говоря сильно вытянул меня подошвой по левой половине лица. Где-то в глубине уха зазвенело, из глаз искры посыпались, щека запылала. Когда отец вскочил, его конец скамейки взлетел вверх, мать соскользнула на пол и упала навзничь. Палка в её руке задралась высоко вверх, уставившись мне в грудь как пика. Помню, я воскликнул «Мама…» и хотел броситься к ней, чтобы поддержать, но непроизвольно подался назад, ко входу, и сел на порог, больно приложившись копчиком. Тело откинулось назад, я ударился затылком о каменные ступеньки, в неудобной позе головой вниз и ногами кверху, наполовину на улице, наполовину в комнате.