Дом Для Демиурга. Том первый - Татьяна Апраксина

Флэль ехал по направлению к дому, а потом вдруг свернул в Волочный переулок, где располагались самые дорогие ювелирные лавки. Он уже решил, что помирится с Лориной. Подружка оказалась терпеливой — не съехала из снятого для нее домика, не завела других покровителей. Являться к ней с пустыми руками неприлично: такая удивительная для девицы ее положения верность должна получить награду.

Кертор выбрал для Лорины браслет — почти бесцветные цирконы с бриллиантовой огранкой, изящная золотая оправа в виде бутонов, скрепленных звеньями цепочки. Стоил подарок восемьсот сеоринов, и, может быть, был слишком дорог для незнатной любовницы, но звуки капели требовали совершения безумств. Разорение семье Керторов пока что не грозило, а на что еще тратить деньги, если не на женщин?

Все было хорошо: в кошеле на поясе лежал футляр с подарком, ополоумевшие воробьи горланили с весенним усердием, прояснившееся небо пригревало. Хорошенькая девчонка-торговка послала Флэлю поцелуй, и он бросил ей золотую монету. Та поймала сеорин на лету и наградила щедрого всадника еще одним воздушным поцелуем. Кертор рассмеялся.

Хороший день, отличная погода, замечательная покупка. Даже принц — и тот превзошел самого себя…

Вот только отчего Флэлю казалось, что его одурачили? Кто, когда? Неужели ювелир запросил за браслет вдвое больше, чем надо?

Брат Жан и его помощники прижились в замке Бру. Марта сперва опасалась мрачноватых монахов в серых рясах, а потом привыкла и принялась по вечерам болтать с братом Жаном. Юноша годился ей в сыновья, и, честно сказать, ее собственный сын в наследники Бруленов подходил куда меньше, чем брат Жан.

Монах оказался родом не из Эллоны или Алларэ, как сначала предположила баронесса, а литцем с южного побережья. Эллонкой была его мать — оттуда и напевный выговор, и мягкость звука "л". У младшего сына литского владетеля в тринадцать лет обнаружился талант к церковной магии, и по просьбе ордена Блюдущих Чистоту отец отпустил его в монастырь. Отпустил, не отправил: сам брат Жан, как и многие прирожденные церковники, был только рад уйти от мира и стать монахом ордена.

— Что это такое вообще, ваш дар? — спросила как-то Марта.

Отучить брата Жана от манеры носить тонкую рясу и хилый плащик, который сгодился бы разве что на лето — от жара небесного прятаться, — баронессе так и не удалось, но горячее вино или чай по-бруленски он пил с удовольствием. Привык еще в детстве и говорил, что, хоть винопитие орденом и не одобряется, но, коли вино потребляют не для пьяного разгула, а для поправки здоровья, беды в том особой нет. Заставила его Марта и носить сапоги.

— Наш дар? — задумчиво переспросил юноша. Был он бледненький, светловолосый и на свету казался полупрозрачным, как привидение. Марта пыталась его откормить, но вредный монах через день вовсе не ел и пил только воду; не связывать же его по рукам и ногам? — Это сложно передать словами…

— Да уж попробуйте, — хмыкнула баронесса.

— Вы любите музыку, госпожа баронесса? — почему-то спросил брат Жан.

Марта развела руками:

— Да как сказать-то… Люблю, когда пляшут. А так, чтоб виолу там или клавикорды слушать, Мать Оамна упаси…

— Я слышу мир, как музыку, — сказал, глядя в пламя камина, монах. — Музыку Сотворивших. Это инструменты, которым нет имен. Их сотня, и они играют в унисон. А иногда в ней звучит фальшивая нота. Значит, кто-то попирает законы и заповеди.

— Иногда? — Марта хмыкнула. — Это разве что у вас в обители иногда, а у нас-то каждый день. Кто ворует, кто обманывает, кто врет…

— Это другая фальшь, простительная. Она не перебивает великую песню. А есть то, что нестерпимо для слуха таких, как мы. В этом и есть весь дар: слышать.

— А почему в монастырях живете?

— Слухом нужно обладать от рождения, но этого мало. Его нужно развивать. А потом сохранять, беречь… Обитель — это место тишины. В миру мне слишком громко.

— А посты зачем? Ряса эта ваша тонюсенькая, спите на камнях…

— Тело — это тоже песня. Громкая, настойчивая. Кто не может от нее отрешиться, не станет слышать других. Слышно будет только себя. Хочу — это очень шумно. Хочу набить живот, хочу мягкую перину, хочу горячей воды для умывания. Хочу, хочу… — брат Жан слегка улыбнулся, не отрывая взгляда от пламени.

— Значит, еретиков вы слышите? Как сторожевая собака вора?

— Примерно так, — кивнул монах. — Завтра я вновь уеду. Братья нашли странное место в лесу, там явно проводили обряд.

— Где? — живо заинтересовалась Марта. Разговоры про песни, конечно, интересны, но главное-то — расследование.

— В верховьях Ролены. Неподалеку от деревни Мариссель.

— У Мариссель? А где именно? Ближе к владениям Вассингов или к Цвегерсам?

— Трудно определить… я не хочу делать выводы, пока не увижу все сам.

— Ну, уже что-то, — обрадовалась Марта. — А поеду-ка я с вами, брат Жан. Вы у нас человек пришлый, а я эти места знаю.

— Хорошо, госпожа баронесса, — смиренно ответил монах.

Только наутро, собираясь в дорогу, Марта Брулен сообразила, что двое старших монахов — тоже местные, и она даром навязалась в попутчики к светловолосому юноше. Впрочем, он не отказался, а, значит, не увидел в том вреда. Если речь доходила до дела, то в упрямстве Блюдущим Чистоту не было равных. Они не спорили, не препирались — просто делали по-своему, так, как считали нужным. Власть мирская и власть церковная разделили полномочия еще в прошлом тысячелетии, раз и навсегда договорившись, что каждому свое, и четко определив, где чье. Церковь не может приказывать светским властям, светские власти не могут приказывать отцам Церкви, так что приходится договариваться по-дружески.

Договариваться с братом Жаном было легко и приятно: мальчишка хоть был тихим и чудноватым, но при том — разумным и покладистым. По крайней мере, пока у них с баронессой Брулен был общий интерес: найти убийц, проводивших загадочный богохульный обряд.

Снега в эту зиму намело необычно много. Знатные жирные сугробы громоздились по обочине дороги, уже начавшей раскисать. Пришлось ехать верхом, хорошо, что монахам ордена Блюдущих Чистоту устав не запрещал ездить на лошадях и в повозках. Пешком до Мариссель пришлось бы тащиться невесть сколько. Брат Жан был хорошим наездником, не в пример Марте, а двое старых монахов тоже сидели в седле с видом мучеников, хотя баронесса и велела подобрать для них самых смирных меринов во всей конюшне. Оба мрачных дядьки, которых Марта про себя звала Лысым и Красноносым, ехали с таким скорбным видом, что баронессе хотелось сделать что-нибудь глупое, как в семнадцать лет — заорать на весь окрестный лес рыбацкую песню или прокукарекать.