Варяго-Русский вопрос в историографии - Вячеслав Фомин

И гривны с молоточками абсолютно согласуются с верованиями южнобалтийских славян, т. к. у весьма почитаемого ими божества Радигаста в руке «молот, на голове птица»[61]. У знаменитого Перуна, культ которого был широко распространен на Южной Балтике, оружием были молнии-топорики. Именно у этих южнобалтийских богов и «заимствовал» Тор свой громовой молот, на что указывает его славянское название: Миольнир (Мьёлльнир)-Молния (по-шведски молния «blixt»). О теснейшем «взаимодействии» Перуна и Тора свидетельствует и один день их почитания - четверг. В 1876 г. И.И. Первольф отмечал, что четверг у люнебургских славян (нижняя Эльба) еще на рубеже XVII-XVIII вв. назывался «Перундан» (Perendan, Perandan) - день Перуна, олицетворявшего в их языческих верованиях огонь небесный, молнию (по-немецки четверг - «Donnerstag», день Тора)[62].

И Перуну, а не Тору поклонялись новгородцы, которые вели себя «от рода варяжьска» и которые в Перыни над Волховом поставив ему идол. И Перуну, а не Тору поклонялась, как об этом говорит ПВЛ, варяго-русская дружина и ее предводитель - русский князь. Так, при утверждении договора 911г. византийцы «целовавше сами крест, а Олга водивше на роту, и мужи его по рускому закону кляшася оружьем своим и Перуном, богом своим, и Волосом, скотьем богом...». В договоре 945 г. прямо прописано, как «некрещеная русь» Игоря должна подтвердить верность новому с византийцами миру: «полагають щиты своя и мече свое наги, обруче свое и прочаа оружья, да кленутся о всемь, яже суть написана на харатьи сей...», а кто нарушит клятву, «будеть достоин своим оружьемь умрети, и да будеть клят от бога и от Перуна...». Когда же пришло время выполнить это условие, то «призва Игорь слы, и приде на холм, кде стояше Перунь, и покладоша оружье свое, и щиты и золото, и ходи Игорь роте и люди его, елико поганых руси...». В 971 г. дружина Святослава клялась соблюдать договор, заключенный с императором Иоанном Цимисхием, «да имеем клятву от бога, в негоже веруем, в Перуна и в Волоса, скотья бога, и да будем золоти яко золото, и своим оружьемь да исечени будем»[63].

При этом Перун, впрочем, как и Волос, совершенно не известен ни одному германскому народу. Но это ничего не значит для Клейна, который даже факт клятвы русской дружиной оружием в договорах преподносит в качестве доказательства норманства руси, ибо, уверяет этот «объективный исследователь», «клятва на оружии - типично норманская»[64]. Да, скандинавы клялись на оружии, но эта клятва совсем непохожа на ту, которую приносила русская дружина. Так, скандинавский воин, вступая в дружину конунга, «преклонял колено, - говорит Г.Джонс, - и, положив правую руку на рукоять меча, клялся конунгу в верности и готовности принять за него смерть»[65].

Сама же клятва на оружии не является «типично норманской», т. к. оружие - это не только инструмент убийства, но и сакральный предмет, наделенный сверхъестественными свойствами, и на нем, наверное, клялись все народы без исключения. Так, например, римский папа Николай I в письме болгарскому царю Борису I (ум. 907) пишет: «Вы утверждаете, что у вас был обычай всякий раз, когда вы собирались связать кого-то клятвой по какому-нибудь делу, класть перед собой меч, им и клялись»[66]. Если бы это известие попалось на глаза Клейну, то он и болгарского царя Бориса, и его ближайшее окружение, и их предков - тюрков по происхождению - непременно объявил бы норманнами. Как таковыми он объявляет, в силу своей ошибочной концепции, варягов и русов, не связанных со скандинаво-германским миром. С этим же миром их не связывает, вопреки его желанию, и преднамеренная порча оружия (оно поломано или согнуто) в погребениях Восточной Европы, приписываемая норманнам: «Хороня своих воинов, норманны ломали их оружие и клали в таком виде в могилу - сломанные мечи обнаружены и в Гнёздовских погребениях».

И не связывает по той причине, что такой обряд был характерен для племен пшеворской культуры бассейна Вислы и междуречья ее и Одера (конец II в. до н. э. - начало V в. н. э.), представлявших собой смешанное славяно-германское население, испытавшее значительное кельтское влияние и активно взаимодействующее друг с другом. «Общие поселения и могильники были обычным явлением. - констатировал В.В.Седов. - Совместное и длительное проживание двух этнических групп на одной территории вело и к сложению двуязычия в отдельных регионах, и к метисации населения» (к сказанному он добавлял, что вместе со славянскими и германскими племенами на одной территории проживали потомки кельтов и что «основным этносом в пшеворском ареале на всем протяжении развития этой культуры оставалось местное славянское население...»). Вместе с тем ученый подчеркивал, что «порча оружия и заостренных предметов - типичная особенность пшеворских погребений. Ломались наконечники копий, кинжалы, ножницы, умбоны, ручки щитов, мечи. Этот обычай был распространен среди кельтов, отражая их религиозные представления, согласно которым со смертью воина требовалось символически "умертвить" и его оружие, предназначенное служить ему в загробном мире. От кельтов этот ритуал распространился на соседние племена»[67].

Ошибается Клейн, стремясь увязать исключительно только со скандинавами традицию погребения в ладье: «У скандинавов был обычай погребать воинов в ладье - и под Смоленском, в Гнёздове обнаружены такие погребения». Так, Д.А. Авдусин в 1975 г. указал, что подобные погребения встречаются не только в Скандинавии и что части ладьи знаменовали карельские погребения даже в XX веке. Совсем недавно С.В.Перевезенцев напомнил, что на Руси еще долго, согласно языческой традиции, «умершего везли либо в ладье, либо в санях». О захоронении в ладье, как обряде, характерном для днепровских славян, говорит ПВЛ своим рассказом под 945 г. о первой мести Ольги за смерть мужа Игоря. Древлянские послы, прибывшие к ней со сватовством, были сброшены «в яму и с лодьею. Принкъши Ольга и рече им: "добра ли вы честь?" Они же реша: "пуще вы Игореви смерти". И повеле засыпати я живы, и посыпаша я»[68]. Принадлежи данный обряд только скандинавам, т. е., по рассказам норманистов, элите древнерусского общества, то вряд бы представительница этой элиты княгиня Ольга удостоила бы такой чести подданных, пусть даже и «лучыпих мужей» древлянских, быть погребенными так, как хоронили лишь знатных мужей - князей, бояр, дружинников. И восточным славянам ладьи были прекрасно известны: они «рубили», как отмечает Константин Багрянородный, «моноксилы во время зимы», а затем переправляли их в Киев, где продавали росам[69]. Понятно, что рубили они однодеревки - а этот процесс был очень трудоемким и требовал высокого мастерства - не только на продажу, но и для себя, издавна используя их в своей повседневной жизни.

Стоит также напомнить выводы Г.С.Лебедева, что в шведских захоронениях IX-XI вв. одновременно существовало несколько различных погребальных обрядов, что обряд захоронения в ладье не был преобладающим и что сожжения в ладье, которое так красочно описал Ибн Фадлан, до эпохи викингов «в Швеции неизвестны»[70]. А захоронения в ладье объявляют норманскими потому, что они могли быть только у морского народа, следовательно, такая вот уж логика, только у норманнов. Как искренне, например, возмущался в 1875 г. А.А.Куник, адресуя свою гневную отповедь «сухопутным морякам» - оппонентам и южнобалтийским славянам, в которых те видели варягов, «где можно было найти тогда другой мореходный народ, который, подобно норманнам, в течении одного столетия, успел бы сплотить в большое единое государство множество финских, литовско-летских и славянских племен, разбросанных по таким обширным равнинам и живших по старинной, чудной привычке, сами по себе, да мог не только сдерживать сопротивлявшихся посредством речных походов, но и приучить их к государственному порядку?»[71].

Миф о норманнах, как единственных мореходах VIII—XI вв., миф давний. Еще шведский норманист О.Верелий в 1672 г. утверждал, что его предки «обладали превеликой способностью к плаванию... и больше жили на воде, чем на полях». Эта идея очень быстро получила статус бесспорной истины, так что в 1735 г. Г.З.Байер мог спокойно сказать в своей знаменитой статье «О варягах», не ожидая даже намека на возражение, что «скандинавы в плаваниях толикое искуство и способность себе получили, что во всем тогдашнем веке никто с оными народами сравниться не мог»[72]. Но не только могли сравниться, но еще более превосходили скандинавов в морском искусстве южнобалтийские славяне, у которых первые в этом деле научились многому. И свидетельством тому служит заимствование ими у славян Южной Балтики, как указывал в 1912 г. известный зарубежный исследователь Г.Фальк, ряда морских терминов[73]. А по наиболее известному центру южнобалтийских славян, точнее, наверное, все же по их имени, «Балтийское море, - констатировал в 1549 г. С.Герберштейн, - и получило название от этой Вагрии», что прямо указывает на тот народ, который безраздельно господствовал на водах Варяжского моря.