Варяго-Русский вопрос в историографии - Вячеслав Фомин

Показательна в этом плане его реакция как ученого на критику Фоминым филолога Д.С.Лихачева за абсолютно ненаучное предложение, высказанное в 1989 г. и в 1994 г. развитое в специальной статье, помещенной в «толстом» журнале «Новый мир» (она затем неоднократно переиздавалась), называть Древнюю Русь «Скандославией» (и что не в последнюю очередь было навеяно археологами-«славистами», прошедшими школу Клейна и работающими «честно, профессионально и тщательно»). Горячо заступаясь за академика и тем самым солидаризируясь с ним в желании вычеркнуть из истории Русь, а именно так называют источники это государство, Клейн «уточняет», что данное предложение «было направлено против именования нашей страны "Евразией" и планирования для нее некоего особого пути развития (обычно совпадающего с азиатским). Он отстаивал для страны путь европейской цивилизации» (с. 212). Так и видишь, как какие-то злоумышленники (наверняка, патриоты) на протяжении IX-XX вв. не только предпринимали попытки переименования Руси в «Евразию», но и планировали перевести ее, катящую по «скандославянским» рельсам к европейской цивилизации, на азиатский «путь развития». И это «уточнение» Клейна, что-то некстати вспомнившего из дискуссий по «азиатскому способу производства», есть уточнение из серии «любой ценой защищать наших». И сделано оно по тому же принципу, что и известный анекдотический «фаргелет», т.е. наобум.

Потому как Лихачев подчеркивал, делая упор именно на псевдоскандинавские явления в русской истории, в связи с чем у него нет ни «Еврославии», ни «Византославии», и ведя речь о далеком, но очень важном для нас прошлом, планировал для него только «скандинавский» путь развития: «О том, что для Русской земли (особенно в первые века ее исторического бытия) гораздо больше подходит определение Скандославии, чем Евразии, так как от Азии она, как ни странно, получила чрезвычайно мало, об этом я уже говорил в своем вступительном слове на Византийском конгрессе в Москве в 1989 году». Тогда как Скандинавия, утверждал он, дала ей «в основном - военно-дружинное устроение» (призванные конунги Рюрик, Синеус и Трувор «могли научить русских по преимуществу военному делу, организации дружин»). И, как подытоживал академик, «в возникновении русской культуры решающую роль сыграли Византия и Скандинавия, если не считать собственной ее языческой культуры. Через все гигантское многонациональное пространство Восточно-Европейской равнины протянулись токи двух крайне несхожих влияний, которые и сыграли определяющее значение в создании культуры Руси. Юг и Север, а не Восток и Запад, Византия и Скандинавия, а не Азия и Европа», и что «княжеско-вечевой строй Руси сложился из соединения северогерманской организации княжеских дружин с исконно существовавшим на Руси вечевым укладом»[32].

А все же против чего конкретно была направлена «Скандославия» Лихачева, видно из слов А.А.Хлевова, в 1997 г. рассуждения вокруг этой «Скандославии» завершившего выводом, что «Скандинавия и Русь составили исторически удачный и очень жизненоспособный симбиоз» (идею подобного симбиоза, только Руси и Орды, проводил евразиец Л.Н. Гумилев. Но подлинная история не знает таких симбиозов). Из слов же Хлевова, ученика В.А.Булкина, а того, в свою очередь, ученика Клейна, видно, кому в конечном итоге обязан мир открытием «Скандославии»: победа «взвешенного и объективного норманизма, неопровержимо аргументированного источниками как письменными, так и археологическими» состоялась благодаря борьбе «ленинградской школы скандинавистов за объективизацию подхода к проблеме и "реабилитацию" скандинавов в ранней русской истории». И переломным пунктом этой борьбы он считает «дискуссию» 1965 г., когда лидеры «пронорманской партии» Л.С. Клейн, его ученики Г.С.Лебедев, В.А. Назаренко и другие «сдвинули научный спор с "точки замерзания", придав ему тот импульс, который определил дальнейшее направление поиска исторической истины»[33]. Но чего было искать, когда эта «историческая истина» известна давно и согласно которой славянские Владимиры всегда будут германскими Вольдемарами, живущими в сказочной «Скандославии».

Вступившись за «Скандославию» Лихачева, Клейн вместе с тем почему-то не «уточняет», против какого именования нашей страны и какого планируемого для нее особого пути развития было направлено предложение историка Р.Г.Скрынникова, под воздействием все тех же археологов-норманистов утверждавшего в работах 1990-х гг. о существовании в истории не Русского государства, а «Восточно-Европейской Нормандии» (так он даже в 1999 г. назвал главу учебного пособия «для абитуриентов гуманитарных вузов и учащихся старших классов», предназначенного «для углубленного изучения отечественной истории» и отразившего «новейшие открытия мировой исторической науки»), А о весьма большой опасности для науки засорения ее таким норманистским мусором, наряду с «Великой Швецией» Арне и «Скандо- славией» Лихачева, в 2003 г. одновременно говорил Фомин. И вместе с тем указавший, что «открытие» Скрынниковым «Восточно-Европейской Нормандии» стоит в одном ряду с лжеистинами «ультранорманизма» первой половины XIX в., от которого отреклись, под воздействием Гедеонова, здравомыслящие норманисты, ценой сброса такого балласта спасая сам норманизм (а свое «открытие», надо сказать, Скрынников сделал независимо от ученых той поры, т. е. норманская теория просто обречена на постоянное репродуцирование такого рода фантазий).

Так, в 1834 г. О.И.Сеньковский переименовал Русь в «Славянскую Скандинавию». И что сразу же изменило нашу историю до неузнаваемости, и на такой псевдоистории взрастала немалая часть русского общества: восточные славяне утратили «свою народность», сделались «скандинавами в образе мыслей, нравах и даже занятиях», произошло общее преобразование «духа понятий, вооружения, одежды и обычаев страны», образование славянского языка из скандинавского. Точно таким же «научным» прорывом стал вывод этого автора, согласно которому летописец «составил значительную часть своей книги» из саг. Уверяя, что только последние содержат «настоящую историю», и выговаривая Н.М.Карамзину за «слепое доверие к летописи», Сенковский усиливал скептические настроения в отношении ПВЛ и вместе с тем абсолютизировал свидетельства иностранных авторов в освещении русской истории: «...Если бы у нас было двадцать таких саг», как Эймундова сага, то «мы имели бы гораздо точнейшее понятие о деяниях, духе и обществе того времени, чем обладая десятью летописями, подобными Нестеровой»[34] (Сеньковский впал в ту же крайность, за которую Ломоносов подверг справедливой критике Миллера, в диссертации отдавшего предпочтение иностранным источникам, думая, по причине весьма плохого знания русских памятников, «будто бы в России скудно было известиями о древних приключениях». А эта крайность, как и порождаемые ею результаты, - также одно из постоянств норманской теории. К этой ее крайности затем прибавится утверждение, что варяго-русский вопрос разрешается только на археолого-лингвистической основе).

К тем же «научным» выводам, что и «Славянская Скандинавия», неизбежно ведут и «Великая Швеция», и «Скандославия», и «Восточно-Европейская Нормандия». Так, расписывает Скрынников, словно видя эту картину воочию, во второй половине IX - начале X в. на территории Руси «утвердились десятки конунгов» («викингов-предводителей», «норманских вождей»), основавших недолговечные норманские каганаты, возникли «норманское Киевское княжество» и «норманское Полоцкое княжество», «норманские княжества в Причерноморье» (например, будущее Тмутараканское княжество) и «ранние норманские княжества» в Прикаспии, рассказывает о неудачной попытке норманнов «основать норманское герцогство в устье Куры», об обширных опорных пунктах, создаваемых ими на близком расстоянии от границ Византии. Для него несомненно, что «важнейшей особенностью истории Руси X в. было то, что киевским князьям приходилось действовать в условиях непрерывно возобновлявшихся вторжений из Скандинавии», что в ее пределах находилось «множество норманских отрядов», что Новгород являлся «основной базой норманнов в Восточной Европе», что походы на Империю представляли собой «совместные предприятия викингов», а русско-византийские договоры «заключало норманское войско». Именно норманны разгромили Хазарский каганат, благодаря же им произошел перелом и в балканской кампании «старшего из конунгов» Святослава (действия которого ничем не отличались от действия конунгов в любой другой части Европы). Причем, как это умудрился сосчитать профессор, призванное «скандинавское войско по крайней мере в 1,5-2 раза превосходило по численности десятитысячную киевскую дружину».

Окончательному превращению «норманского княжества в Поднепровье» «в славянское Древнерусское государство» способствовало, резюмирует Скрынников, принятие христианства, совершенное «норманским конунгом» Владимиром, которому удалось при этом избежать «конфликта с норманской языческой знатью, поддержкой которой дорожил» (автор находит в действиях этого князя следы «скандинавского семейного права», а Русскую Правду связывает со скандинавским севером). Но «верхи киевского общества не забыли скандинавский язык и традиции, в которых воспитывались их предки», что затрудняло контакты греко-болгарского духовенства с династией и ее окружением. Со временем норманская дружина киевского князя, поклонявшаяся Перуну и Велесу, «забыла собственный язык, саги превратились в славянские былины». И в этой совершенно чужой и нелепой для них истории восточные славяне выступают либо данниками норманнов («строили суда для викингов, снабжали их припасами»), либо их рабами: не встречая в землях славян большого сопротивления, норманны «захватывали пленных и продавали их в рабство»[35].