Книга - Ефимия Летова

Я так плохо ощущаю собственное тело, взгляд устремлён только на второе чудовище. Чудовище ли? Если только от слова «чудо»…

Что-то странное творится со мной, что-то, некогда важное, основополагающее, переламывается, перемалывается внутри. Кости становятся легче и прочнее, мышцы ноют. Огненный ком в области диафрагмы лопается, жар разливается по телу. И я, рожденная, обретённая заново, окончательно забываю свою прошлую жизнь — легко, словно сухой невесомый песок сдувается с горячего пирса сильным предштормовым ветром. Не так, как забывала Карина — наведённым злокозненным забвением, призванным замаскировать истинные чувства, вовсе нет. Ничего в ней не было, в моей жизни, заслуживавшего того, чтобы помнить, пережёвывать воспоминания. Ничего и никого. И я-новая была свободна, и не тащила за собой тяжелый саквояж с ненужным мне прошлым. Я летела вслед за Шамрейном, и этот полёт казался самым правильным, самым прекрасным из всего, что было и даже просто могло быть. Шамрейн совершил круг над Пустыней, разломанной пирамидой, чёрным провалом внутри неё, высоким Каменным Замком, покосился на меня в полёте, коснулся крылом. Приятно. Его тёмно-лиловые глаза без зрачков напоминали прорехи, сквозь которые в мир рвался вечный безграничный космос, в глубине вспыхивали и гасли крошечные звёздочки.

«Узнал меня? Увидел? Чувствуешь?»

«Да»

"Кто я?"

"Моя"

"Кто ты?"

"Твой"

"Сейчас?"

"Навсегда"

Навсегда. Я проговариваю мысленно это слово — и другие знакомые мне слова. Их было так много, они носились в моей голове комариными назойливыми стаями, привнося раздражение, смятение и суету. И вот они лопаются хрупкими мыльными пузырями, и я остаюсь один на один только с самыми важными.

Навсегда. Здесь. Твоя.

По песку скользит огромная чёрная тень, нечеловеческая, крылатая. Моя тень. Мне полагается, очевидно, быть в ужасе — но моё сердце спокойно. Почти.

Шамрейн спускается вниз, в разлом пирамиды, а я следую за ним. Мне не слишком нравится этот тёмный разлом, напоминающий портал в иной, недружественный мир, но я ему доверяю. И понимаю, что у меня уже нет другого выбора. Это пугает… немного, но одновременно странным образом и успокаивает тоже. Мы опускаемся, смешно, по-орлиному, вытянув вниз многочисленные лапы или ноги, выпустив когти, опускаемся, один за другим. Шамрейн приземляется первым, поджимает хвост, втягивает острый ядовитый шип, сворачивается клубочком, клешни прячутся под пластинами, лапки поджимаются.

Я должна ненавидеть его за эти смерти, особенно за две последних, ничем не оправданных, но во мне есть только всепоглощающая жалость. Нет, не только. Еще нежность. И тепло. Желание покоя. Сто пятьдесят лет мы были разделены чужой ненавистью, собственным проклятием. А сейчас… я опускаюсь на него сверху, растопыривая лапки, убирая крылья, забираясь в уютное пространство между лапкой, животом и хвостом. Сжимаюсь в комочек, закрываю глаза. Кладу голову на его голову. Впитываю тяжёлым пуховым одеялом опускающуюся на спину тишину.

Покой.

Тепло.

Сумрак.

Каменные блоки, из которых сделана Пирамида, ворочаются над нашими головами, неторопливо сдвигаются. Что-то падает мне на нос, и я фыркаю, трясу головой. Тычусь носом в почти мягкий бок Шамрейна.

Это капля воды, упавшая с неба.

Это дождь.

В засушливом мёртвом Криафаре идёт дождь.

Глава 68. Финальная.

— Дурак ты, мой Вират.

Я глажу его волосы, слегка слипшиеся от крови — при падении его неслабо так припечатало затылком об один из острых камней, — устроив голову Его бедового Величества на своих голых коленях. Сижу прямо на песке, ощущая только безмерную усталость, опустошение и огромное желание вернуться в Каменный Дворец. В ту самую заповедную комнатку с бассейном под самым небом. Смыть с себя песок, пыль, грязь и кровь, затащить туда Тельмана, и ни о чем не думать сотню шагов, а то и больше. Отложить осмысление произошедшего, просто стоять вдвоём в восхитительно тёплой воде. Или сидеть — как уж получится.

Прижимаюсь подбородком к его макушке. Песок скрипит на зубах.

— Больно! — жалуется Тельман и обхватывает меня за ноги, а я щёлкаю его по лбу.

— Давай я тебя подлечу.

— Не смей! Ты не склянка с лекарственным снадобьем, а я, вроде бы, не умираю. Тебе самой нужна помощь.

Я снова щёлкаю его по лбу, чуть сильнее.

— Я очень зла. Очень. Но в итоге у тебя получилось.

Не знаю, откуда во мне эта уверенность, что Криафару больше не угрожает разозленный и мстительный дух-хранитель. Что новая хранительница смогла отвести беду. До поры до времени…

— Не у меня, — Тельман крепче обнимает мои колени. — То, что произошло… Как такое вообще могло быть?!

— Что именно? — осторожно спрашиваю я.

— Второй каменный дракон… Это была не Шиару, кто-то другой, то есть, другая. Надеюсь, Шамрейн признает её за свою… Судя по тому, что мы ещё живы — надежда есть.

— Кто-то другой? — эхом повторяю я, но на самом деле меня цепляет другая фраза: "мы ещё живы". Мы живы, да. Но не все.

На Рем-Таля я не смотрю. Его обезглавленное тело, как и собственно, голова, очевидно, повинуясь указаниям магов, втянулись в песок. Тела Тианира я тоже не вижу. Но измученный организм отказывается скорбеть прямо сейчас. Сначала сидеть вот так, рядом, долго-долго, потом — в бассейн. И только потом вспоминать и думать.

«Демиург», — я дёргаюсь, как от удара током.

…маги.

Я совсем забыла о них.

"Новым духом-хранителем стал демиург из твоего мира, — ровный голос Нидры разливается в моей голове. — Стурма и Варидас привели её".

Стурма и Варидас… привели… из моего мира… кого?!

Из моего мира? Они были там? Но зачем, как…

Ни о каком отдыхе, видимо, не может быть и речи.

Я оборачиваюсь — и вижу пятерых магов (шестерых, если Рентос всё-таки тут) — стоящих полукругом метрах в пяти от нас с Тельманов. Они подошли бесшумно и застыли, как восковые фигуры.

Мы с Тельманом встаём на ноги — я чувствую его напряжение, бывших обитателей Пирамиды он