Книга - Ефимия Летова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тельман колотит кулаками по каменной броне, и я знаю, что должна зажмуриться и не смотреть, может быть — молиться, только не знаю, кому и каким богам, уж точно не этому. Меня затошнило, ноги стали ватными. Дракон сощурил густо-лиловый глаз и внезапно, будто разом потеряв интерес к происходящему, обернулся к своей мёртвой паре, захрипел. А потом сетчатые крылья вспороли воздух — и Тельмана отбросило ко мне воздушной волной, песок забился в глаза, нос и уши. Я проморгалась, размазывая по щекам грязные слёзы.
И вдруг увидела ту самую светловолосую женщину.
Она шла, пошатываясь, по камням и песку, прикрыв глаза, обхватив руками себя за грудь, как будто у неё были сломаны рёбра и каждый шаг причинял ей боль, терпимую, но на редкость острую. Добрела до окаменевшего тела Шиару, упала на колени… Мне было не до неё, незнакомки, непонятно откуда и с какой целью взявшейся здесь, совершенно неуместной новой фигурой на игровом поле. Уж точно не до того, чтобы пытаться вылечить её или как-то проявить участие, но что-то такое царапает внутри.
Шамрейн взлетает. Земля вибрирует и трясётся, и я готова к тому, что это уже начало конца, что сейчас мы все провалимся вглубь песков. Но нет.
Окаменевшая мёртвая Шиару… шевелится.
Марианна
«Знаешь, Вечер, то есть, Варидас рассказывал мне вашу историю — или легенду, не знаю, есть ли разница. Чаще всего у мира один дух-покровитель, хранитель души, но Криафар, в отличие от прочих, был создан из любви — если этим изрядно замызганным и потасканным человеческим словом можно назвать то ощущение единства, общности, неразрывной связи, которое могут испытывать магические существа, не осквернённые людской кровью. Безграничная страсть. Безграничная нежность. Единение. Двуногие и бескрылые никогда не познают чего-то подобного. Криафар населяют люди, но родился он из божественной любви. Зачем ты омрачаешь её ненавистью и смертью? Не надо».
Я то ли плачу, то ли смеюсь, глотая собственные слёзы. Глупая я, глупые слабые люди, они не понимают, что никакими словами, никакими заклинаниями и оружием невозможно остановить потерявшего свою истинную пару каменного дракона. Лавия всё правильно рассчитала.
Он освободится. Войдёт в полную силу — сейчас смерть пары слишком дезориентирует духа-хранителя, но это ненадолго. Перебьёт всех остальных присутствующих, а потом разметает горделиво возвышающийся в районе Росы Каменный дворец, уничтожит Охрейн: огнём, которым владеет не хуже безумной Девятой, ядом, когтями, зубами и лапами, проклянёт цветущий и благоухающий в момент его великой скорби единственный оазис. И только убедившись, что в этом вымершем мире больше не останется никого, кто мог бы потревожить его покой, снова зароется в песок и камень, на самую глубину.
И я… я его понимаю. Должна пугаться, думать о том, как спастись и спасти других, но не думается. Я ему сочувствую, не знакомым и отчасти любимым и родным персонажам, а этой жуткой махине, безжалостной и свирепой, так отчаянно и так сильно, словно сама владею даром служителя и слышу в нечленораздельном рёве и шипении отдельные отчётливые слова. Сказать по правде, в какой-то момент мне становится безразличной судьба Криафара и населяющих его людей и магов, даже своя собственная судьба, свой оставленный за порогом знакомый привычный мир, и я думаю только о нём, о его скорби и боли. Несмотря на всю абсурдность ситуации, я открываю глаза, с силой разлепляю склеенные слезами веки и иду, ползу к Шамрейну. Но не продвигаюсь ни на миллиметр.
Больно. Не понимаю, почему так больно.
Вижу и чувствую только его. Надо его утешить. Надо его почувствовать. Сделать шаг, даже пошевелиться — тяжело, будто я в каком-то каменном коконе. И из этого кокона нужно непременно вылезти, выбраться наружу.
Внезапно Шамрейн делает резкий рывок, стряхивая магические путы, как наброшенное покрывало. Я будто вижу его глазами — неправдоподобно маленький с такого ракурса сероглазый служитель уговаривает о прощении. О своей жизни в обмен на жизнь мира — он не только служитель, но и правитель, поэтому эта просьба не столь уж смешна.
«Не надо, — прошу я. — Не надо! Он ни в чём не виноват! Никто из них ни в чём не виноват! Посмотри на меня. Ну, пожалуйста…»
Вижу, как умирает обезглавленный светловолосый загорелый мужчина, чем-то похожий на Кирилла… Кто такой Кирилл? Не помню. Не важно.
«Не надо, не делай этого больше! Оставь их, не надо!»
Шамрейн дёргает головой, словно не понимает, откуда идёт голос. А потом резко отворачивается от кучки людей, таких беспомощных и жестоких, уязвимых, ничтожно-крошечных, но упрямых, и взмывает в воздух.
Я словно похоронена заживо. Надо выбраться. Ползу, ползу, извиваюсь, пробиваю головой камень, и наконец выбираюсь наружу, на свет и воздух, к нему.
Мир кажется иным. Жар и парящий в воздухе песок уже не мешают, ничуть, наоборот — солнце, ещё совсем недавно такое пронзительно-острое, жгучее, приятно щекотит кожу. Песок не царапает ноги, напротив, его упругая мягкость естественна.
Зрение тоже стало иным. Более резким, отчётливым, словно и не было бесконечных часов, проведенных за чтением в детстве и юности. Кажется, я могу разглядеть каждую мельчайшую песчинку, даже те, что на горизонте. Шерстинки на крохотной каменке, прыгающей а паре сотен метров от нас. Побелевшие, посеревшие от напряжения и усталости, что-то шепчущие губы слепого мага Варидаса.
Шамрейн уже так высоко, что кажется диковинной парящей птицей.
А я… взлетаю тоже. Тело содрогается, но его движения так естественны, так органичны, что, пожалуй, доставляют удовольствие, а не смятение или дискомфорт. Мне нравится подниматься выше к апельсиновому небу, там становится прохладнее и свежее, и перемещаться в пространстве проще. Я лечу вверх выпущенным пушечным ядром, а кажется, будто несусь в санях с ледяной горы вниз. Нечто плотное и вытянутое, огромное, как два паруса, равномерно взмахивает то вверх,
