Вампир Лестат - Энн Райс

– Тогда почему же мне так за тебя страшно? – чуть слышно спросила она. Лишь по движению губ я смог понять смысл ее вопроса.

– Вы чувствуете, насколько я одинок и как страдаю от того, что фактически выброшен из жизни. Как горько мне сознавать, что я есть не что иное, как зло, что я не заслуживаю любви и в то же время так в ней нуждаюсь. Я ужасаюсь при мысли о том, что не имею права раскрыть себя перед кем-либо из смертных. Но все это не сможет остановить меня, матушка. У меня достаточно сил, чтобы вынести все это. Как вы сами сказали, я очень хорошо умею быть тем, кто я есть на самом деле. Время от времени я очень страдаю, только и всего.

– Я люблю тебя, сынок, – сказала она.

Я хотел напомнить ей о так и не данных мне обещаниях, об агентах в Риме, которым она должна писать. Я хотел сказать что-то…

– Сдержи свое слово, – вновь попросила она.

И я вдруг отчетливо понял, что это наши последние проведенные вместе мгновения. Я знал это, но уже не мог ничего изменить.

– Габриэль! – тихо позвал я ее.

Но она исчезла.

Комната, сад и все вокруг погрузились в спокойствие и тишину.

Открыв глаза почти перед самым рассветом, я увидел, что лежу на полу в доме. Я плакал и, должно быть, уснул.

Я понимал, что должен отправляться в Александрию, что мне необходимо до восхода солнца успеть уйти как можно дальше и зарыться где-нибудь глубоко в песок. Мне будет так приятно спать в песчаной почве. Я заметил, что ворота сада распахнуты настежь и ни одна дверь не заперта.

Но я не мог заставить себя пошевелиться. Я с каким-то холодным спокойствием представлял себе, что разыскиваю ее по всему Каиру. Слышал, как зову ее и умоляю вернуться. Мне даже на миг показалось, что все это было на самом деле. Что я, совершенно забыв о гордости, бросился за ней следом, пытался рассказать ей что-то о предначертаниях судьбы, о том, что мне было суждено потерять ее, так же как Ники суждено было потерять свои руки. Что я уверял ее в том, что мы должны каким-то образом изменить судьбу и в конце концов одержать победу.

Бессмысленные мечты. Я не побежал за ней. Я отправился на охоту в одиночестве, а потом вернулся обратно. Сейчас она уже за много миль от Каира. Словно крошечная песчинка, подхваченная порывом ветра, она исчезла навсегда.

Прошло много времени, прежде чем я заставил себя повернуть голову. Небо над садом и далекими крышами уже заалело. Всходило солнце, и вместе с ним город окутывало тепло. Сотни голосов проснувшихся в этот ранний час жителей Каира раздавались на его извилистых узких улочках, звуки исходили и от пробуждающихся деревьев, песка, травы.

Напряженно вслушиваясь в шум утреннего города и следя за ползущим по крыше лучом света, я не сразу почувствовал близкое присутствие смертного.

Он стоял возле самых ворот сада и всматривался в мое неподвижно лежащее посреди пустого дома тело. Это был молодой и довольно симпатичный на вид европеец со светлыми волосами, одетый на арабский манер. Он, естественно, был удивлен, увидев ранним утром на полу покинутого хозяевами дома своего собрата-европейца.

Солнце уже начинало жечь мне глаза, кожа вокруг них горела, но я продолжал следить, как он входит через распахнутые ворота в парк и приближается ко мне. В белоснежной одежде и арабском головном уборе он был похож на привидение в белой простыне.

Я понимал, что должен бежать, что должен немедленно укрыться от солнца. Шансов на то, чтобы попасть в подвал под домом, уже не было. В мое убежище проник смертный. У меня не оставалось времени даже на то, чтобы убить его и таким образом избавиться от несчастного глупца.

Но я продолжал лежать неподвижно. А он подходил все ближе и ближе, и на фоне совсем светлого неба фигура его казалась темной.

– Месье, – услышал я участливый шепот, совсем как шепот той женщины в соборе Нотр-Дам, которая хотела мне помочь, перед тем как я убил ее и ее невинного ребенка – Месье, что с вами? Могу я вам чем-нибудь помочь?

Лицо молодого человека было загорелым, а из-под арабского убора на меня смотрели совсем такие же, как и у меня самого, серые глаза в обрамлении золотистых ресниц.

Я вдруг осознал, что, сам того не желая, вскакиваю на ноги, что губы мои кривятся, обнажая острые зубы, и из горла вырывается звериное рычание. Молодой человек в ужасе смотрел на меня.

– Гляди! – рявкнул я, демонстрируя свои длинные клыки. – Видишь?!

Я рванулся к нему, схватил его руку и прижал ладонью к своему лицу.

– Ты думал, что я человек? – кричал я, обхватывая его и отрывая от пола, в то время как он безуспешно пытался ударить или оттолкнуть меня. – Ты думал, что я такой же, как ты?

Рот его сначала беззвучно раскрылся, потом я услышал душераздирающий вопль.

Я швырнул его высоко вверх, через сад, и его тело исчезло за одной из сияющих крыш.

В небе уже вовсю горел рассветный пожар.

Через ворота сада я выскочил на улицу, потом долго бежал под какими-то арками, мчался по незнакомым улочкам, распахивая одним ударом преграждавшие мне путь ворота и двери и расталкивая попадавшихся под руку смертных.

Я проламывал даже стены, и пыль забивала мне нос, мешая дышать, но я мчался все дальше по грязным и вонючим проулкам. И все время меня буквально по пятам преследовал свет.

Найдя наконец сгоревший дотла дом с обрушившимися решетками вокруг, я влетел туда и стал зарываться в садовую землю, пока не почувствовал, что больше не в силах шевелить руками.

Я окунулся в холод и темноту.

Я был в безопасности.

6

Я умирал. А может быть, мне это только казалось. Я не знал, сколько прошло ночей. Мне необходимо было подняться и добраться до Александрии. Я должен был переплыть море. Но это означало, что надо двигаться, поворачиваться в земле и отдаться на милость невыносимой жажды. Нет, я ей не поддамся.

Жажда возникла. Жажда продолжалась. Она пытала меня как огнем. Мой мозг умирал от жажды, мое сердце – тоже, оно билось все громче и громче и, казалось, готово было выскочить из груди. Но я все равно не сдавался.

Возможно, удары моего сердца были слышны даже смертным на поверхности земли. Иногда я видел людей – как вспышки пламени на фоне тьмы, иногда слышал их голоса, бормочущие что-то на чужом языке. Но чаще всего перед моими глазами была только тьма. Я слышал только тьму.

Казалось, я сам превратился в жажду, я видел только красные сны, мною овладевали только красные мечты, и постепенно я начал осознавать, что слишком ослаб и едва ли смогу самостоятельно проделать путь наверх сквозь тяжелые песчаные комья. Я слишком ослаб, чтобы вновь запустить колесо жизни.

Да, это так. Я не мог подняться, даже если бы захотел. Я вообще не мог шевелиться. Но я дышал. Продолжал жить. Но жил и дышал я совсем не так, как делают это смертные. Гулкие удары сердца эхом отдавались у меня в ушах.