Неизвестные Стругацкие. От «Отеля...» до «За миллиард лет...»:черновики, рукописи, варианты - Светлана Бондаренко

— Прекратите наконец! — завизжал Глухов. — Вам что?! Этого всего мало?! Вам нужно, чтобы весь город перерезали? Этого вы хотите?

— Да перестаньте вы, — спокойно возразил Вечеровский. — Ничего я не хочу. Но, с другой стороны, вас что, пытали, били, грозили вам смертью? Откуда эти полные штаны, простите? От рыжего клоуна из цирка? От гемикрании, от которой болит полголовы? У Малянова вот вода из крана не идет, а тридцатого — затмение… Ну давайте валить всё в кучу, бояться кошек, сатаны, дурного глаза! Окропите всё святой водой, свечки поставьте! Их за горло взяли! Бабы!!!

— Вы! Вы!.. Вы не имеете права! — Глухов вскочил совершенно разъяренный. — Вы… вы провокатор! И, может быть, вы с ними заодно! — Глухов ткнул вверх сухоньким пальцем.

— Да поступайте, как знаете! — отмахнулся Вечеровский. — Это пока ваши дела. Можете ваше так называемое исследование хоть мне отдать, а я его буду знакомым показывать, был, мол, такой самородок, товарищ Глухов, а теперь пивом торгует…

Глухов весь напрягся и сухо выдавил:

— Прошу прощения, друзья, но мне пора идти. Уже поздно.

Вечеровский и Малянов сидели в прибранной комнате и молчали. Несмотря на поздний час и бурно проведенный день, Вечеровский был также элегантен и подтянут. На костюме ни пятнышка. Галстук так же туго завязан. А вот Малянов подустал. На щеках вылезла щетина, под глазами круги…

В доме напротив одно за другим гасли окна.

Появился Калям, Тихонько мяукнув, вскочил Вечеровскому на колени, устроился поудобнее и заурчал. Вечеровский погладил его длинной узкой ладонью и, не отрывая глаз от гаснущих за окном огней, спросил:

— Может быть, хочешь переночевать у меня?

— Он линяет, — предупредил Малянов.

— Неважно, — отозвался Вечеровский тихо.

— Слушай, — сказал Малянов. — Неужели они Снегового убили?

— Кто? — не сразу ответил Вечеровский.

— Н-ну… — начал Малянов и замолчал.

— Снеговой застрелился.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что, как ты сам понимаешь, существуют такие ситуации, когда честный человек может сделать только один честный выбор. И Снеговой его сделал. Но, впрочем, всегда есть другой, как у Глухова…

Вечеровский вытащил из кармана кисет и начал набивать свой «Бриар».

— Я помню, как он прибежал ко мне. Он ругался, как последний сапожник. По-черному… Стоял такой мат…

— Это скорей похоже на меня…

— Да-а-а… Он кричал, что дураков нынче нет. Что в наше просвещенное время большинство совершенно справедливо считает, что лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным. Что двадцатый век — это расчет и никаких эмоций. Что гордость, честь, потомки — все это дворянский лепет. Атос, Портос и Арамис. Что вся проблема ценностей сводится к его пупу. Самое ценное в мире — это его личность, его семья, его друзья. Остальное пусть все катится к чертовой матери… Что сила солому ломит… Что не стоит плевать против ветра и что когда на тебя прет тяжелый танк, а у тебя, кроме головы на плечах, никакого оружия нет, надо уметь вовремя отскочить… До этого он был такой живчик — энергичный, крикливый, ядовитый… А теперь… Теперь он просто раздавлен. Сначала я его пожалел, но когда он принялся рекламировать свое новое мировоззрение… Он и сегодня, как видишь, этим занимался. Он думает, что ему станет легче. Может быть, но меня такая позиция бесит…

Вечеровский чиркнул спичку и принялся раскуривать трубку. Желто-красный огонек заплясал в его сосредоточенно скошенных глазах. Потянуло сизым дымком. Вечеровский пыхтел трубкой и думал.

— М-да-а-а-а, — протянул Малянов и нервно засмеялся. — Как представишь себе… Вот собираются они там… допустим на Юпитере… и начинают считать: на исследования кольчатых червей мы бросим сто мегаватт, на такой-то проект — семьдесят пять, скажем, гигаватт, а на разведенного кандидата наук Митьку Малянова хватит и десяти. Но кто-то там возражает: десятка-де мало. Надо его телефонными звонками заморочить — раз. Фирменной выпивки подсунуть — два. Теплое место для него организовать — три. Потенциальную невесту сварганить — четыре. Мальчишку этого как следует задурить, чтобы напугал— это пять… Смех, да и только!

— Смех, — согласился Вечеровский, — но не большой. Воображение у тебя, Дмитрий, прости… убогое. Даже странно, как ты до своих интегралов и полостей додумался.

— Убогое… — сказал Малянов. — А у тебя его и вовсе нет. Айда на кухню.

Они пришли на кухню, и Малянов начал выставлять на стол все для чая.

— Так вот, насчет воображения… — продолжил Вечеровский. — Я, например, никогда не верил во флогистон. И никогда не верил в сверхцивилизации. Вылей старую воду, лентяй!

— А где я тебе новую возьму? — огрызнулся Малянов. — А на кой черт ты поддерживал эту идею? Что, по-твоему, рыжий наврал?

— Ну почему наврал. Не совсем. Просто сверхцивилизация — это современная мифология, не более… Попытка с человеческих позиций объяснить нечеловеческое, искать мораль в законах природы… Думаю, что рыжему было просто лень объяснять, вот он и брякнул, что понятнее… Ты что-нибудь слышал об отторжении тканей?

— Трансплантация, там, пересадки сердца, тканей, доктор Барнард?

— Да… И вот мне кажется иногда, что с тобой и с Глуховым происходит нечто подобное. Вы работаете, а природа это отторгает. Мироздание защищается. Своего рода закон сохранения равновесия между убыванием энтропии и развитием разума… Природа слепа. Она может только сопротивляться…

— И ты считаешь, что…

— Выключи чайник — кипит. Да, я считаю, что в каком-то смысле у вас нет врагов. Идет обыкновенное отторжение тканей. И вам нужно только решить, продолжать эксперимент дальше или остановиться…

— Природа не дура… — с сомнением покачал головой Малянов. — Если это так, то тогда…

— Я не закончил. Как мне кажется, Эйнштейн, Резерфорд, Коперник, Курчатов, Галилей — каждый из них по-своему сталкивался с отторжением. Но думаю, правда, что они прекратили бы исследования только в одном случае: если бы им сказали, что из-за этого может погибнуть человек. Не всё человечество, не Вселенная, а конкретный человек. И не в принципе, когда-нибудь, а сию минуту, сейчас… Понимаешь?

— Уговариваешь, гад?

— Ну зачем же… Философствую просто. Они шли до конца не потому, что не понимали опасности, а потому, что верили в разум… Это звучит напыщенно, но это так… Они боялись не за себя, как Глухов или даже ты, а за любого, живущего на земле человека. Эйнштейн знал, что такое атомная бомба, но все-таки работал. Парадокс? Операции на сердце погубили десятки людей, но их продолжали делать, если хочешь, против природы, против этих чертовых законов… Их делали, неся на плечах, на совести души обреченных, но тем не менее погибших от эксперимента… Может быть, это уже новая мораль. Мораль людей, отдавших науке самое дорогое, что у них есть — доброе имя… Вы же в ответе только за себя. Меня поражает ваша трусость…

— Трусость, несомненно… — усмехнулся Малянов. — А ты моралист, а?

— Ну, я пошел, — сказал Вечеровский. — Тебе, как я понимаю, работать надо.

Они вышли в прихожую. Малянов легко открыл замок.

— Ишь, — сказал он, — подлец. Открывается…

— «Сказали мне, что эта дорога меня приведет к океану смерти, — весело процитировал Вечеровский. — И я с полпути повернул обратно. С тех пор всё тянутся передо мной кривые, глухие, окольные пути…»

Он помахал рукой и вышел. Малянов задумчиво закрыл дверь…

Малянов сидел в своей прокуренной насквозь комнате и смолил хабарик. В комнате вспухали, переливались, летали маляновские пузыри и полости из табачного дыма. На полу, на столе валялись груды книг, листы бумаги, тетради, а на книжных полках, всюду, где хватало места, были приляпаны, приклеены, прикноплены фотографии спиралевидных галактик…

Скрипнула дверь. Вошел мальчик. Он постоял в комнате, сумрачно озираясь, подошел к одной из фотографий и, склонив голову набок, начал ее разглядывать. Сморщил старческое свое личико и повернулся к Малянову. Некоторое время смотрел, как Малянов грызет карандаш и разглядывает потолок. Шмыгнул носом и, сухо кашлянув, сказал:

— Дядь, а дядь! Слышь, наверное, мы с тобой больше не встретимся…

Малянов оторвался от созерцания потолка и дымных картин:

— Ты что несешь, а?

— Слышу я, уже идут.

— Кто это идет, чего ты там слышишь?

— А ты зачем эти картинки разложил?

— Я работаю, видишь… Нечего мне бояться, брат. Как это там… А-а-а… Я один в мире.

— А Петька?

— Я думаю, они не посмеют.

— Да, — сказал мальчик, — они не посмеют… Это некорректно.

— Недозволенный прием, — подтвердил Малянов. — Так?

— Так. А вот со мной дозволенный?

— Чего-то я не понял, — сказал Малянов. В это время в дверь позвонили.