Анж Питу - Александр Дюма

Все эти события, которые мы видели, были цепью неблагоприятных для королевы случайностей, и твердая, ловкая рука могла все исправить. Нужно было только собрать силы.

Видя, что парижане превратились в воинов и, судя по всему, рвутся в бой, королева решила показать им, что такое настоящая война.

«Доселе они имели дело с инвалидами из Бастилии да с нерешительными швейцарцами, нуждавшимися в подкреплении; мы им покажем, что такое один-два отборных полка, преданных королю и хорошо обученных.

Наверно, где-нибудь есть такие полки, что уже подавляли бунты и проливали кровь во время гражданской войны. Мы призовем один из таких полков, самый прославленный. Тогда парижане поймут, что единственное их спасение — послушание».

Это было после всех распрей в Национальном собрании по поводу королевского вето. Король два месяца боролся за то, чтобы вернуть себе обломок верховной власти; вместе с министерством и Мирабо он пытался подавить взрыв республиканских чувств и воспрепятствовать свержению королевской власти во Франции.

Королева истощила свои силы в этой борьбе, истощила прежде всего потому, что увидела: король терпит поражение.

Король утратил в этой битве всю свою власть и остатки народной любви. Королева приобрела прозвище, кличку.

То было одно из этих непривычных и потому сладостных для простого люда слов, слово, которое еще не перешло в разряд бранных, но которому предстояло стать самым страшным из ругательств; остроумное словцо, позже превратившееся в кровавое.

Королеву окрестили госпожой Вето.

Это имя на крыльях революционных песенок долетело до Германии, где ужаснуло подданных и друзей тех, кто, посылая во Францию немецкую королеву, имел право удивляться, что ее ругают Австриячкой.

Теперь новое имя, повторяемое в дни резни обезумевшей парижской толпой, сопровождало предсмертные крики, отвратительные агонии жертв.

Марию Антуанетту отныне именовали «госпожа Вето» вплоть до того дня, когда ее стали называть «вдова Капет».

Она уже в третий раз меняла имя. Сначала она была Австриячкой, потом — «госпожой Дефицит».

Королева пыталась вовлечь в свою борьбу друзей, убеждая их, что им также грозит опасность, но добилась лишь того, что шестьдесят тысяч человек обратились в ратушу за паспортами.

Шестьдесят тысяч именитых граждан Парижа и Франции уехали, чтобы присоединиться за границей к друзьям и родным королевы.

Этот отъезд поразил королеву.

Поэтому отныне она не помышляла ни о чем, кроме подготовки к бегству, которое в случае нужды будет поддержано войсками, спасительному бегству, которое позволило бы преданным слугам короля, оставшимся во Франции, начать гражданскую войну, — иными словами, покарать революционеров.

План был неплох. И он наверняка удался бы; но за спиной королевы стоял злой гений.

Странное дело! У этой женщины было немало преданных слуг, но среди них не нашлось таких, что умеют молчать.

В Париже проведали, что она собирается бежать, прежде чем сама она окончательно решилась на этот шаг.

Мария Антуанетта и не заметила, что, как только план ее стал известен, он сделался неосуществим.

Тем временем на Париж форсированным маршем шел полк, известный своими верноподданническими чувствами, — Фландрский полк.

Этот полк был затребован городскими властями Версаля, которые, обессилев от бесконечных караулов, от неусыпных наблюдений за дворцом, постоянно находившимся под угрозой, от раздачи продовольствия и беспрерывных мятежей, нуждались в более сильном подкреплении, нежели национальная гвардия и милиция.

Двору было уже довольно трудно обороняться.

Итак, Фландрский полк приближался, и ему решили устроить почетный прием, чтобы народ сразу отнесся к нему с должным почтением.

Адмирал д’Эстен собрал офицеров национальной гвардии всех частей, находящихся в Версале, и выступил ему навстречу.

Фландрский полк торжественно вступил в Версаль со своими штыками, артиллерией и обозом.

Его появление собрало толпу молодых дворян, не принадлежащих ни к какому роду войск. Они изобрели себе особую форму одежды, объединились со всеми не числящимися в каких-либо полках офицерами, со всеми кавалерами ордена Святого Людовика, которых опасность или предусмотрительность привели в Версаль; оттуда они наезжали в Париж, и парижане с большим удивлением смотрели на этих новоиспеченных врагов, наглых, гордых своей посвященностью в тайну (впрочем, они были уже готовы ее разболтать).

Теперь король мог уехать. Его бы защищали, охраняли во время пути, и, быть может, несведущие парижане, еще не готовые к бою, беспрепятственно выпустили бы его.

Но злой гений Австриячки не дремал.

Льеж восстал против императора, и занятой этим восстанием Австрии было не до французской королевы.

Мария Антуанетта, впрочем, проявила деликатность и решила не напоминать о себе в такой момент.

Однако толчок событиям был дан, и они продолжали развиваться с молниеносной быстротой.

После торжественного приема, устроенного Фландрскому полку, королевская гвардия решила дать в честь офицеров этого полка обед.

Праздничный обед был назначен на 1 октября. Приглашена была вся местная знать.

В чем, собственно, было дело? В том, чтобы побрататься с воинами Фландрского полка? Почему бы не побрататься воинам, если округа и провинции братались меж собой?

Разве конституция запрещала дворянам брататься?

Король еще был хозяином своих полков и сам ими командовал. Он был единоличным владельцем Версальского дворца. Он один имел право принимать в нем кого хотел.

Отчего ему было не принять храбрых солдат и дворян, прибывших из Дуэ, где они «вели себя достойным образом»?

Это было в порядке вещей. Никто не удивился и тем более не встревожился.

Этой трапезе предстояло скрепить дружбу, которую должны питать друг к другу все части французской армии, призванной защищать и свободу, и королевскую власть.

Впрочем, знал ли король о назначенном обеде?

С начала событий король, благодаря своей покладистости, приобрел свободу и ни во что не вмешивался: с него сняли бремя дел. Он больше не хотел править, поскольку правили за него, но он не собирался скучать целыми днями.

Пока господа из Национального собрания потихоньку прибирали власть к рукам, король охотился.

Четвертого августа господа дворяне и господа епископы отказались от своих голубятен и феодальных прав, голубей и пергаментов; король, также желавший принести жертву, уничтожил свои охотничьи королевские округа, но охотиться по этой причине не перестал.