Буржуазное равенство: как идеи, а не капитал или институты, обогатили мир - Deirde Nansen McCloskey
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Никакой цели, или легко определяемого telos, в этом случае не просматривается. Я говорю лишь о том, что на всеобъемлющем уровне человеческая история имеет форму, которую мы можем увидеть иногда в ретроспективе, форму, которую нелегко вывести из намерений отдельных людей или характера институтов. Непредвиденные последствия буржуазной свободы и достоинства создали современный мир, который к настоящему времени имеет вполне различимую форму: обогащение. В 1700 году никто рационально не планировал, приняв широкоцерковные доктрины и уважая буржуазную изобретательность, увеличить реальный национальный доход на человека в 30 или 100 раз.
Инновационное совершенствование непредсказуемо. Именно это и делает его инновационным. В противном случае это просто рутинные инвестиции, которые, конечно, хороши, но не являются, как я подробно доказывал в "Буржуазном достоинстве", мироустроительными. Рэй Крок, как мы говорим, в своих самых смелых мечтах не верил, что его маленькая франчайзинговая схема 1961 года по расширению гамбургерных братьев Макдональд, которыми он некоторое время управлял, позволит к 2010 году продать более 250 млрд. гамбургеров. Он не составил рационального плана, основанного на Max U, для достижения такой цели. Когда в 1909 году Орвилла Райта спросили, для каких целей можно использовать его маленькую машину для полета на электротяге, он ответил: "В основном для спорта. И разведка во время войны"⁵ Когда после Второй мировой войны японские производители взяли на вооружение методы статистического контроля качества У. Эдвардса Деминга, они и не подозревали, что это произведет революцию в мировом производстве. Когда Вильгельм фон Гумбольдт в 1810 г. основал Берлинский университет, он не предполагал, что изобретенный им современный исследовательский университет распространится в массы.
Иными словами, странность современного мира заключается в его абсолютной экономической непредсказуемости. По словам Нассима Николаса Талеба, Великое обогащение было событием "черного лебедя", глубоко непредсказуемым, не сводимым к распределению вероятностей с конечной дисперсией.⁶ Премодернистский мир, напротив, был в высшей степени предсказуем по своим экономическим формам. Герцоги продолжали собирать ренту, купцы - наживать скромные состояния на торговле, крестьяне - зарабатывать столько же, сколько зарабатывали их отцы, деды и прадеды, если только им не удастся немного продвинуться вперед, обманув соседа Ната, дурака, и заставив его продать Недра за меньшую сумму.
Институты консервативны. Они рутинны, предсказуемы, пригодны для того, чтобы закладывать будущее в 1700 году. Именно это, в конце концов, и делает их институтами, этими любимыми привычками сердца - по выражению Токвиля, заимствованному у Франца Либера из Бостона, - губ и закона. Бенедиктинское монашество в сельской местности жирело сотни лет, а потом францисканцы и доминиканцы из зарождающихся итальянских городов придумали другую идею. Если духовный рост, не говоря уже об экономическом, зависит от совершенствования, то этот рост, как правило, не может обращаться за вдохновением к устоявшимся институтам. Как сказал Хайек:
На самом деле желательно, чтобы правила соблюдались только в большинстве случаев, а человек мог нарушать их, когда ему кажется целесообразным подвергнуться одиозному риску. . . . Именно эта гибкость добровольных правил в области морали делает возможной постепенную эволюцию и спонтанный рост, допускающий дальнейшие модификации и усовершенствования.⁷
Улучшения требуют неповиновения, созидательного разрушения, переворачивания, переделки или перенаправления уже существующего, Стив Джобс и Билл Гейтс бросают вызов Big Blue, автомобили заменяют лошадей - не более мощный централизованный компьютер или более быстрая лошадь. Непредсказуемость характерна для основных улучшений.
Поэтому улучшение, как я уже говорил, зависит от свободы. По словам инженера и историка техники Джона Лингарда, "изобретать - значит нарушать некий статус-кво. . . . Все великие изобретательские эпохи. ...были отмечены климатом повышенной личной свободы". Он упоминает эллинистический мир Архимеда, династию Сун в Китае и, конечно, восемнадцатый век в Европе. Он мог бы упомянуть Афины пятого века или Флоренцию эпохи кватроченто. "Если мы хотим стимулировать изобретательство, - заключает Линхард, - то нам необходимо каким-то образом создать атмосферу свободы"⁸.
Например, результаты различных восстаний против иерархии - от некоторых вариантов Реформации 1517 года до некоторых вариантов Французской революции 1789 года - сделали людей смелыми. Восстания происходили и в других странах, причем нередко - и в Японии, и в Индии, и во всех других местах. Ошибочно думать, что "восточный деспотизм" обусловил полную пассивность рядовых турок или китайцев. Но в Европе, по случайным причинам, не имеющим ничего общего с глубокой европейской добродетелью, мелкие бунты против налогов Габсбургов, упрямства Стюартов и непомерности Бурбонов приводили, случалось, к полноценным революциям, к переворачиванию мира. Достаточно часто им удавалось заставить "доселе подчиненный класс, способный к гегемонии, поверить в себя как в потенциальный правящий класс и стать авторитетным в этом качестве для других классов".
Некоторые англичане 1640-х годов, например, в своей порывистой, аристократической, добуржуазной манере заходили примерно так далеко, как только можно было зайти. Выходец из джентри Джон Лилберн в книге "Свобода свободного человека в защиту свободы" (1646 г.) писал о том, что "противоестественно, неразумно, грешно, нечестиво, несправедливо, дьявольски и тиранически для любого человека, духовного или мирского, священнослужителя или мирянина, присваивать себе власть, авторитет и юрисдикцию, править, управлять или царствовать над любым родом людей в мире без их свободного согласия."⁹ Сейчас трудно понять, насколько безумно радикальными казались подобные притязания большинству европейцев в 1646 году. В 1647 г. на дебатах в Путни в рамках "Армии нового образца" полковник Томас Рейнборо заявил: "Я считаю, что самый бедный человек в Англии вовсе не связан в строгом смысле слова с тем правительством, под которое он не имел права голоса"¹⁰ Шокирующая вещь. А Рейнборо, как и Лильберн, был джентльменом, пуританским морским капитаном и армейским полковником, сыном вице-адмирала и посла. Его враг, Карл I, сам впервые употребил в печати слово "левеллер" для обозначения подобных представлений, которые в 1647 г. казались большинству англичан совершенно безумными - как презрительно охарактеризовал их один из сторонников Карла, "каждый валет должен соперничать с джентльменом, и каждый джентльмен должен быть сделан валетом"¹¹.
До XVIII и особенно XIX века подобные взгляды не преобладали, в отличие от более распространенной в то время позиции, согласно которой, как немедленно ответил
