Прощение - Лавейл Спенсер

В Дедвуде были другие женщины, вполне приличные, с которыми он мог бы завязать отношения. Но ни одна из них не привлекала его, к тому же он не мог отбросить мысль о том, что помолвка с Сарой Меррит обязывает его хранить верность.

Он спрашивал себя, проживет ли жизнь, не женившись, жалким созданием, о котором, когда ему исполнится семьдесят и он станет согбенным старцем, будут говорить: "Смотрите, он не смог преодолеть свою несчастную судьбу, справиться со своим разбитым сердцем и замкнулся в доме, который они вместе купили, повесили веселенькие занавески, теперь совсем обветшавшие, и совершает свою трапезу в полном одиночестве".

Роберт прав. Это холодные бобы внушили ему такую к нему жалость. Почему он не пошел к Тедди и не поужинал там среди людей? Почему не пошлет Сару Меррит ко всем чертям? Ведь ему надо жить своей жизнью.

А потому, что он ждет ее, ждет, что она постучит в дверь, войдет в кухню и скажет ему: "Ноа, я очень сожалею, возьми меня, Ноа. Я люблю тебя".

А сделает ли она это? Сможет ли? Он тоскует по тому, что она просто не способна сделать.

Он мог бы пойти опять к ней и начать приставать к ней снова, быть может, она опять скажет, что выйдет за него. А что потом? Попытка соблазнить ее до визита в церковь просто невозможна. Она дала ему это понять совершенно недвусмысленно. К тому же сама мысль о каком-то насилии над ней приводила его в ужас.

Пусть торжествует викторианская мораль, согласно которой она сможет подойти к супружескому ложу только девственницей. Ну а если и потом она будет такой же ледышкой? Что ж, прыгнуть в неведомое, посвятив жизнь такой холодной женщине?

Ноа Кемпбелл сидел за столом, где стояла тарелка с холодными бобами, одолеваемый множеством вопросов и сомнений, отдававшихся в его голове как удары молотка.

"Так что жe ты сделаешь в субботу вечером, Ноа? Не знаю".

"Пойдешь к ней опять и позволишь снова оттолкнуть себя?" "Но она может не сделать этого". "Да, может. Но может и сделать!"

Глава 23

В субботу вечером Сара наблюдала, как Адди суетилась, одеваясь к своему первому выходу со времени замужества. Она подняла и закрепила волосы наподобие золотистой короны, подкрасила губы и надела просторное голубое платье с капюшоном. Одетая вполне респектабельно, она предстала перед взором Сары и спросила с сомнением в голосе:

- Как ты думаешь, знает ли Адриенна Дейвис о моем прошлом?

- Думаю, что да. Но она не желает вспоминать об этом. Она прирожденная общественная деятельница, и сегодняшний вечер проложит тебе путь в общество.

- Ты действительно так думаешь, Сара?

Сара поцеловала ее в щеку.

- Ты теперь миссис Роберт Бейсинджер. - Она приподняла ее подбородок. Держись с достоинством и не думай о прошлом.

Они ушли. Адди выглядела гордой и удовлетворенной, держа Роберта за руку, как бы ожидая чего-то. Сара глядела на них задумчиво, слегка завидуя их счастью.

После их ухода дом погрузился в печальное безмолвие. Она расхаживала по комнатам безучастно, полила цветы, потом поднялась к себе, сняла туфли и надела темно-бордовые тапочки. Вынув гребни из волос, она распустила их по спине. Ей не хотелось расчесывать их. Расстегнув пуговицы на воротнике и манжетах, она закуталась в свою любимую некрасивую шаль цвета тыквы, достала брошь, подаренную Ноа по случаю помолвки, положила ее перед собой на письменный стол, надела очки и достала дневник. Она опомнилась, когда ей стало холодно, и обнаружила, что уставилась в угол стола и вовсе ничего не пишет.

Около восьми часов она взяла письменные принадлежности и спустилась вниз. В гостиной стояла елка, но было темно. Сара вошла в кухню, устроилась за столом, положив брошь перед собой рядом с дневником в обложке мраморного цвета. Она подбросила пару поленьев в огонь, налила в чашку остатки кофе и стала писать.

Звуки, раздававшиеся в кухне, всегда такие уютные, сейчас только усиливали чувство одиночества. Чайник бурлил на плите, огонь мягко потрескивал в очаге, скрипел стул, когда она шевелилась, и поскрипывало перо на листе бумаги, шипела лампа; глухо приземлилась Рулер, спрыгнув со стула на пол... Все это она слышала, перелагая на бумагу свои мысли.

Сара откинулась на стуле.

- Эй, Рулер, иди сюда! - поманила она кошку.

Та потянулась, уселась, обвив себя хвостом, и внимательно глядела на Сару. Саре хотелось, чтобы она прыгнула ей на колени живым теплым комочком, но у нее, видимо, были другие намерения. Она начала умываться.

"Как хорошо быть кошкой. Все ее заботы сконцентрированы вокруг еды, сна и умывания. Нет ни сожалений, ни стремлений, ни обещаний, ни обязательств. Когда захочется, выходи на улицу, садись и ворчи хоть полчаса, находясь нос к носу с другим существом своей породы. Ночью при лунном свете можно покричать и попрыгать в высокой траве или в хрустящем снегу, заняться любовью с подругой, а на следующий день ни о чем не помнить и ни о чем не заботиться".

Рулер отошла и прыгнула в кресло-качалку, где и устроилась, уютно свернувшись клубочком.

Сара обмакнула перо и написала: "Интересно, как можно себя чувствовать, ожидая ребенка, надев платье на располневшую фигуру и выйдя из дома, опираясь на руку Ноа, направиться на обед к Чеймберсу и Адриенне Дейвис, став наконец частью общества, которое живет и размножается парами?" Она опять обмакнула перо и уставилась на его кончик, держа его над чистой страницей. Чернила начали высыхать, образовав причудливый узор.

В гостиной упали несколько иголок с елки на деревянный пол. Рулер насторожила уши, зрачки ее расширились, взгляд напрягся.

Сара задумчиво смотрела на нее, пока кошка опять не устроилась в кресле и не закрыла глаза. Сара посмотрела на брошь, коснулась ее кончиками пальцев, легко-легко, как будто искала в ней тонкие трещины.

Потом вздохнула, обмакнула перо и написала: "Я ловлю себя на том, что слишком часто фантазирую по поводу Ноа, строя картины, будто я Адди и могу..."

В дверь постучали.

Сара и Рулер насторожились. Когда стук раздался во второй раз, Сара встала, сняла очки, подхватила концы шали и направилась к двери. Одной рукой пыталась поправить волосы, а другой открывала дверь.

На пороге стоял Ноа.

Несколько секунд оба молчали, не шевелясь. Он смотрел на нее внимательно из-под полей коричневого "стетсона", руки опущены, черты лица лишь угадывались в слабом свете лампы в кухне. От носа ко рту шли глубокие морщины, исчезавшие в темных усах.

Она стояла на пороге, держась одной рукой за ручку двери, другой придерживая шаль. Лишь прядь ее волос освещалась светом кухонной лампы позади нее.