Пролог - Николай Яковлевич Олейник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Видимо, журналистика суждена ему от роду. Как ни бежит от журналов и газет, все равно время от времени возвращается к ним... Впрочем, это тоже имеет определенную ценность, пусть не широкую, специфическую, но ценность. Статьи он сделает, так чтобы потом объединить в книгу, в книгу о крестьянстве. Он заставит англичан познать и полюбить русского мужика, как заставил понять и полюбить нигилистов. Факты, которые Степняк отыскивает, добывает, такие впечатляющие, что не оставят никого равнодушным. И он наполнит ими свои статьи, свою новую книгу. Для читателей нынешних и будущих. Ведь уже близится то время, когда настанет конец этому варварству и народы, вырвавшись из цепей новейшего рабства, захотят оглянуться, посмотреть: откуда, из чего они вышли, какими усилиями досталась им свобода?
Работа над статьями усложнялась, затягивалась, хотя часть их уже печаталась. Приостановилась работа над романом... Время! Его-то и не хватало, оно бежало неумолимо быстро!.. А тут еще Эвелинг задумал переводить «Грозу» Островского. Вернее, это будет совместный перевод, но он, Степняк, в данный момент им не занимался бы... И не откажешь — Элеонора и Эдуард столько для него делают... Для него и для всех их. Сами живут не очень обеспеченно, а поглядишь — тому лекцию, другому заказ на статью организуют или уроки для приработка... У Кропоткиных родилась дочь, у Чайковского сын — Элеонора уже там с поздравлениями, с подарками, с личным участием. И как только она успевает! При этом ни одна политическая акция, даже самая маленькая, не проходит мимо ее внимания. Они с Эдуардом всегда в гуще событий, в их водовороте...
Жизнь есть борьба. И там, в империи, и здесь. Борется беднота за свои права, богатеи борются с бедняками. Богатым нужны нарастающие прибыли, расширение сфер влияния, нужна власть. Так повелось и так, видимо, будет продолжаться.
Зашевелились тред-юнионы. Беспокойные и ранее, они зашумели, забурлили новыми идеями, новейшими лозунгами. Правые сразу же потянулись к французским посибилистам, сторонникам осуществления социальных преобразований «в меру возможностей», нашли с ними общий язык. Всем понятно, что это сговор, приспособленчество, измена интересам трудящихся.
Эвелинги, Вильям Моррис, Бернс и другие социал-демократы пошли в атаку. Газеты запестрели статьями об антинародной сути посибилизма; чуть не каждодневно в парках, на предприятиях, в клубах митинги, диспуты, на которых стороны отстаивают свою точку зрения.
Степняк в эту компанию не ввязывался, но и не мог спокойно смотреть на происходящее. Его угнетало и выводило из терпения раскольничество оппортунистов, сталкивавших массы с уже завоеванных позиций.
Часто собирались у Энгельса. С наступлением зимы ему снова стало хуже, однако он приглашал к себе, расспрашивал, негодовал, если, учитывая состояние здоровья, его в чем-то обходили.
— Мы ослабили наступление, — глухим голосом говорил Энгельс, — вот и выползают на арену всякие... Donnerwetter! — бросал он иногда со злостью. — Черт побери! Если бы не эта немощь. Разговаривать и то очень трудно.
— Оппортунисты стремятся объединить свои силы, они, очевидно, попытаются созвать свой конгресс. — Эвелинг нервно постукивал ногой.
— Вот-вот, — подхватил Энгельс, — этого мы не можем допустить. Настала пора Второго Интернационала. Мы имеем рабочие партии почти во всех странах, революционное движение нарастает... Мы не можем пустить его на самотек.
Энгельс говорил с трудом, часто прерываясь, и присутствующие с напряжением ожидали, когда он, передохнув, продолжит.
— Среди рабочих много недовольных, — добавил Бернс. — Надо этим воспользоваться.
— Каким образом? — поинтересовалась Элеонора.
— Проведем массовую демонстрацию, митинг, дадим открытый бой оппортунистам.
— Вы всегда впадаете в крайности, молодой человек, — заметил Энгельс. — Нет ничего хуже плохо подготовленной демонстрации.
— Никто не говорит о плохо подготовленной, дорогой метр, — возразил Бернс.
— В Лондоне столько разных митингов, что этим уже никого не удивишь, — сказал Эвелинг. — Нужна спокойная, продуманная работа.
— А они тем временем будут вербовать людей, затуманивать им головы... — вспыхнул было Бернс, но Элеонора одернула его, и Джон недовольно смолк.
— Тусси, — обратился Энгельс к Элеоноре, — свяжись с Лафаргом, узнай его мнение и пусть конкретнее напишет о положении в Париже. Можем ли мы там созвать конгресс?
В конце марта эмиграцию взбудоражило событие, имевшее к ней непосредственное отношение. Американская газета «Нью-йорк уорлд» опубликовала проект трактата о выдаче России политических преступников. То, что с таким намерением выступало правительство, казалось бы, самой демократической страны, свидетельствовало о новом веянии во внешней политике крупных держав, о возможном сговоре меж ними. Принятие трактата означало бы полную изоляцию русских эмигрантов, безвыходность, тупик, из которого одна дорога — в тюрьму. Этому необходимо было противостоять.
Степняк искал путей к влиятельным американцам, чтобы с их помощью, любыми средствами убедить правительство САСШ в пагубности такого решения. Вестолл обещал помощь, однако ничего конкретного пока не сделал. Впрочем, трудно сказать, что он, да и все они вместе могли сделать отсюда, из далекого Лондона, от которого до Нью-Йорка и Вашингтона тысячи тяжких верст. Оставалось одно: писать, списываться с тамошними знакомыми, друзьями и через них создавать общественное мнение, пытаться таким образом влиять на правительство. Хотя, как отмечалось в печати, обсуждение проекта в сенате будет еще не скоро, однако медлить с этим означало бы упущение определенных возможностей, косвенное примирение с положением.
— Неужели они не понимают, — негодовал Степняк, — что это позор, что это подорвет авторитет свободной державы? Как можно провозглашать свободу, неприкосновенность личности и тут же топтать эти принципы?
— Кому-то из нас стоило бы поехать туда, — советовал Кропоткин.
— На это нужны деньги, а где их взять?
И какой же была их радость, когда из Нью-Йорка пришли вести о созданной там Русско-американской лиге, которая ставит своей задачей вести широкую агитацию против утверждения проекта! А вскоре Борис Горов, председатель лиги, прислал Степняку письмо с приглашением приехать в Америку, принять участие в их деятельности.
Борис Горов — Степняку:
«...Вы будете самым знаменитым из приезжавших сюда знаменитых русских. Ваше имя знает вся Америка, каждый образованный человек либо читал ваши книги, либо
