Все предельно - Стивен Кинг

— Я пытался убедить его не заходить в этот номер, — спокойно ответил Олин. Он привык выслушивать жалобы постояльцев на что угодно, начиная от вида из окон и заканчивая подбором журналов в газетном киоске, поэтому отповедь Фаррелла не произвела на него впечатления. — Я сделал все, что мог. Если кого и можно обвинять в преступной халатности, так это вашего клиента, мистер Фаррелл. Он слишком уж верил, что там ничего нет. Очень неблагоразумное поведение. Очень небезопасное поведение. Я полагаю, теперь он получил хороший урок.

Несмотря на отвращение к записи, Фарреллу хотелось, чтобы Майк прослушал ее, обдумал, возможно, использовал как трамплин для написания новой книги. Книги о том, что случилось с Майком, не просто сорокастраничная глава, одна их десяти, а целая книга. Тираж которой, по мнению Фаррелла, оставит далеко позади тиражи всех трех уже опубликованных книг вместе взятых. Разумеется, он не верит заявлению Майка, что писать тот больше не будет, не только книги о призраках, но и вообще. Такое время от времени говорят все писатели. Подобные выходки в духе примадонны и указывают на то, что имеешь дело с настоящим писателем.

Что же касается Майка Энслина, то ему, можно сказать, еще повезло. И он это знает. Он мог бы обгореть куда сильнее. Если бы не мистер Диаборн и его ведерко со льдом, ему пришлось бы пройти через двадцать, а то и тридцать операций по пересадке кожи, вместо четырех. На левой стороне шеи пока остались рубцы, но доктора из Бостонского ожогового института заверили Майка, что со временем они сами по себе побелеют. Он также знает, что ожоги, при всей их болезненности, при том, что заживали они многие недели и месяцы, спасли ему жизнь. Если бы не спички, с надписью «ЗАКРОЙТЕ КНИЖИЦУ ПЕРЕД ТЕМ, КАК ЧИРКАТЬ СПИЧКОЙ» на этикетке под изображением отеля «Дельфин», он был умер в номере 1408, и конец бы его ждал жуткий. Нет, коронер зафиксировал бы инсульт или инфаркт, но в действительности смерть ему выпала бы более страшная.

Куда как более страшная.

Ему также повезло и в том, что он опубликовал три книги о призраках до того, как сдуру вломился туда, где действительно обитало что-то непознанное… он знает и об этом. Сэм Фаррелл, возможно, не верит, что Майк как писатель кончился, но это и так и важно. Майк знает, а этого достаточно. Он не может написать почтовую открытку, не почувствовав, как его прошибает холодный пот, а желудок болезненно сжимается. Иногда одного взгляда на ручку (или на магнитофон) хватает, чтобы в голове мелькнула мысль: «Картины скособочились. Я пытался их выровнять». Он не знает, что это означает. Он не может вспомнить картины или что-то еще из интерьера номера 1408, и рад. Это счастье. С давлением в эти дни у него не очень (врач сказал ему, что у после заживления ожогов у пациентов часто повышается давление, и назначил медикаментозное лечение), зрение тоже подводит (офтальмолог прописал капли), побаливает спина, увеличилась простата… но с этим можно жить. Майк знает, что он — не первый, который вышел из номера 1408, в действительности не покинув его, Олин пытался ему это сказать, но все не так уж и плохо. По крайней мере, он не помнит. Иногда ему снятся кошмары, довольно часто (фактически, каждую ночь, каждую гребаную ночь), но он редко помнит их, когда просыпается. Остается лишь ощущение, что все углы закруглялись, оплывали, как закруглились, оплыли от жара углы минидиктофона. Сейчас он живет на Лонг-Айленде и, если погода хорошая, подолгу гуляет вдоль берега. На одной из таких прогулок ему удалось внятно сформулировать впечатления, оставшиеся от короткого (в семьдесят минут) пребывания в номере 1408. «В ней не было ничего человеческого, — срывающимся голосом поведал он набегающим волнам. — Призраки… они хоть когда-то были людьми. А эта тварь в стене… эта тварь…»

Со временем его состояние улучшится, он, во всяком случае, на это надеется. Время затянет туманом случившееся с ним, как уберет красноту со шрамов на его шее. А пока он спит, не выключая свет в спальне, чтобы сразу понять, где находится, когда проснется от кошмара. Он убрал из дома все телефоны, потому что где-то в подсознании засел страх, боязнь, сняв трубку, услышать гудящий, хриплый, нечеловеческий голос: «Это девять! Девять! Мы убили всех твоих друзей! Все твои друзья уже мертвы!»

А когда ясным вечером солнце скатывается к горизонту, он закрывает все жалюзи и шторы. Сидит в темноте, пока часы не подсказывают ему, что день полностью сдал вахту ночи, светлой полоски не осталось даже там, где земля встречается с небом.

Его глаза не выносят закатного света.

Желтого, переходящего в оранжевый, как свет в австралийской пустыне.

Пер. Виктор Вебер

Верхом на пуле

Я никогда и никому не рассказывал эту историю, но совсем не потому что я боялся быть не понятым, точнее… мне было стыдно, да и это касается только меня — это мое, личное. Рассказывая ее я понимаю, что тем самым она теряет всякую ценность, становясь более приземленной и похожей на что-то вроде обычных россказней о привидениях перед сном. Хотя быть может больше всего я боялся того, что рассказывая ее кому-то вслух, я бы мог сойти с ума. Но с тех пор как умерла моя мать, я постоянно просыпаюсь в липком поту и меня мучают кошмары. Я боюсь выключать свет, но и при включенной лампе мне не спится. Ночи полны теней, вы не замечали? Они не исчезают даже при свете. Стоит только подумать как длинная тень превращается в фантазии, таящиеся в глубине вашей души.

Ничто.

Я был еще сосунком учившимся в университете штата Мэн когда это произошло. Мой отец умер, когда я еще был слишком мал чтобы его помнить, я был всего лишь ребенком, и был лишь только Алан и Джин Паркер, один против целого мира. Однажды миссис МакКурди, жившая от нас чуть выше по дороге, позвонила мне в комнатушку, которую я делил вместе с тремя другими студентами. Мой номер телефона, она нашла на магнитной доске, висевшей на холодильнике с тех самых пор, как его написала мама.

— У нее был инфаркт, — сказала она в своей неизменной манере тянуть слова с отчетливым американским акцентом. — Все произошло в ресторане. Но не думай паниковать, это лишь только то что я слышала. Доктор кстати, считает что в этот раз все обошлось. По крайней мере она в сознании и даже может говорить.-

— Да? С чего вы взяли что я буду паниковать? — спросил я. Изо всех сил я пытался сохранить спокойный, где-то даже скучающий тон, хотя сердце сразу забилось быстрее и в комнате стало необычайно жарко. Поскольку все мои соседи находились на учебе и обычно возвращались только к вечеру, я был абсолютно один и предоставлен сам себе на протяжении всего дня.