Справедливость силы - Юрий Власов

"Век Андерсона" сменился "веком Власова"…" (Кассиль Л. Перо и штанга.– Вечерняя Москва, 1963, 10 октября).

На мой взгляд и опыт, как раз черная, бессознательная сила неустойчива в борьбе. Она по природе своей лишена устоев, а следовательно, и способности сносить испытания, предполагающие определенные волевые напряжения, жертвы, самоограничения.

Победа Сида вовсе не означала конец Шемански. Я знал, как умеет выколачивать силу маэстро Шемански. За ним еще сохранился рекорд мира в рывке, "узурпированный" 28 апреля 1962 года в Детройте. И надежды на то, что у атлетов с возрастом притупляются скоростные качества, не оправдывались: Норб держал рекорд цепко. Да, из всех соперников самым серьезным по-прежнему оставался он. Несмотря на возраст, у него был запас силы. Жим можно "качать" до последнего своего дня на большом помосте (когда мне было сорок три, я, не тренируясь со штангой десятилетие, за полтора месяца довел жим лежа на наклонной доске, сорок градусов, с 95 до 190 кг; причем между делом, без нацеленности и соответствующего режима и при собственном весе 105 кг). Эту особенность силы учел Норб и тренировку изменил в пользу жима.

Зима, весна и начало лета 1963 года отлетели подозрительно мирно – никаких наскоков рекордами, неожиданностей результатов, газетной травли. Пружины будущих поединков взводились сдержанно и осмотрительно.

Я ощущал перемену в отношении к себе. Если я ушел от поражения в Будапеште с наименьшей из допустимых разниц – всего 2,5 кг,– то что может учинить Норб в Стокгольме, на будущем чемпионате мира? Что он готовит? Что и как свяжется в будущей встрече?

А пока я ляпал все ту же ошибку в тренировках: изнурял себя пробой новых приемов. Все было так просто, правда лежала на ладони – зачем искать? Сбавь обороты – и захлебнешься силой. А я ничего не видел! Я боялся остановки. Как же я был слеп: ведь отдых – это самое верное и неотразимое оружие спортсмена! Искусство владения им не менее сложно, чем знание нужных упражнений, характера нагрузок. Отдых возрождает силу, заморенную безрассудством фанатичной работы. Отдых в любом случае беспроигрышный ход. Совершенно надежный. Я им не владел. Не хотел владеть. Все перекладывал на способность "нести". Отдых является самостоятельной величиной, но не подчиненным элементом. Непонимание этого – один из самых грубых промахов моей спортивной жизни.

Но ведь любят всегда неразумно, а я любил силу, не почитал, а страстно, горячо любил. Я гнался за ней, мечтал овладеть, приручить, сделать своей, нести в себе, не расставаться.

Еще юношей, задумываясь о смерти, я ставил себя в нее только сильным. Умереть сильным. Сделать последний шаг – и рухнуть, но сильным, прямым, не размытым страхом за себя и жизнь. Не унижаться перед смертью.

О таком последнем шаге можно только мечтать.

Глава 169.

В первые дни лета на стадионе в Лужниках на празднике, посвященном приезду Фиделя Кастро, выступали представители различных сборных команд страны. Меня, как назло, лихорадило. Не случайно, конечно. Я рассчитывался за все извращения и насилия тренировок и вообще режима жизни. Температура болталась у отметки 38 градусов.

Все же Воробьев убедил меня выступить. Редко я встречал человека с таким задушевным даром убеждать.

В тот день было жарко – 29 градусов. В нише стадиона воздух стоял разморенный, лениво-неподвижный. Уже на разминке я почувствовал: дышать нечем. Я сделал три попытки установить мировой рекорд, в последней был очень близок к успеху, но… рекорд закапризничал и не дался.

И почти тут же я провалился в отупляющее безразличие. Не было сил пошевелиться. С трудом я воспринимал происходящее, все от меня отгородила какая-то ватная прослойка.

Мертвыми ногами я вышел со стадиона и прилег на скамейку. Я лежал под трибунами, обезвоженный, раздавленный. Связь с внешним миром я сохранял лишь усилиями воли. И сколько ни дышал – не хватало воздуха, я задыхался.

Пришел в себя лишь через несколько часов…

На спортивном празднике газеты "Фольксштимме" в Вене атлеты работали в такой же застойно-душный, жаркий вечер 29 июня. Я, по мере возможностей, избегал выступлений на открытом воздухе: нет пространственной привязки, следовательно, велика вероятность потери равновесия. А тут опять без тренера… из-за экономии средств. И все же мировой рекорд в жиме – 190,5 кг взял с первой попытки. Это сулило успех в толчке. Я уже давно должен был толкать 220 кг. Понимал: мешает усталость и, как следствие, боязнь. По силе же готов давно. Эта боязнь и определила поведение под штангой. Это только с виду я контролировал мышцы…

Соревновались в Пратере, крупнейшем венском парке.

Я решил прорваться на рекорд в толчке через возбуждение от победы в жиме. Как говорят атлеты, был в "кураже".

Толкаю 200 кг – разгон. Мышцы в порядке и движение на заученности. Заказываю рекордный вес. С запасом цепляю на грудь 212,5 кг, еще легче встаю – и вдруг отчаянно-больной удар по кистям, будто ломом. Гриф завис без упора на грудь. Пытаюсь уложить – стоит торчком, не льнет к груди. Ничего понять не могу, бросаю штангу. Первая мысль: целы ли кисти? В горячке боль не всегда острая. Вроде кости на месте… Думаю, выручили бинты. Я защищался от суставных грыж эластичными бинтами – целым слоем бинтов.

А меня уже опять вызывают. Собрался. Выхожу. Пробую гриф, а он коромыслом согнулся! Поэтому и были торчком кисти. Подшипники втулок заклинило – вот и удар по кистям! Единственный в моей практике случай. Как штанги надвое ломались – видел. Сталь обрезало. От износа. Но чтоб гнулись?..

А в памяти Вена осталась не страхолюдной комичностью горбом согнувшейся штанги, а радостью от рекорда. После выступления с утра подались за город. Конец июня – линька птиц, а тут в приозерных рощах низко, флейтово заходятся в переборах черноголовые славки. Я люблю птиц. Начитан о них. Узнаю. Рад узнавать. И что славки смолкают позже всех, не в новость… Тучная в зрелости зелень, смутные озера, флейтовая нежность в распевах – это память взяла главным. Будто выпал из бездушного механического хода. Ошеломленно, жадно, с тоской ловил это движение жизни, другой, совсем забытой в гонке, недостижимой, пока в гонке… Искусственной, надуманной представлялась игра в озорство силы. Дни невозвратны, а я опаиваю себя силой, не вижу их. Все задвинуто ненасытностью силы… Долго я святил тот день в своей памяти.

После, вместе с Каплуновым, я выступал в Винер-Нейштадте и Эйзенштадте. Но уже другие события опять бросали отчетливую тень впереди себя.

Поездка легла ошибочным нерассчитанным грузом на последние недели перед чемпионатом страны – III Спартакиадой народов СССР. Будущее опять складывалось в задачу со многими неизвестными. Для решения ее требовалось протащить себя по новым испытаниям. Неизвестные величины сразу обрели плоть и выразительность…