Выбирая свою историю. «Развилки» на пути России: от рюриковичей до олигархов - Ирина Карацуба

Еще в начале нэпа советские государственные лидеры и идеологи определили соответствующую стратегию в отношении села. Она исходила из понимания ими законов прогресса, масштабов экономического роста и капиталовложений, взаимосвязанных в логической последовательности. Общественный прогресс, по их мнению, определялся ростом промышленного производства и его механизацией. Крупные производственные единицы рассматривались как безусловно более эффективные, отвечавшие требованиям современной экономики. Естественно, перевод производства на путь, ведущий в светлое социалистическое будущее, увязывался прежде всего с укрупнением масштабов и увеличением капиталовложений. Расплачиваться за это приходилось крестьянам. Сущностные характеристики крестьянства, его мелкобуржуазный характер — мелкое, неиндустриальное хозяйство, а потому, в большевистской интерпретации, реакционное и утопическое — делали его исчезновение неизбежным и желательным для строителей нового общества. Раскрестьянивание стало, соответственно, надежным показателем прогресса и нарождающегося «прекрасного нового мира».

Несмотря на поразительную близорукость и доктринерство этой модели, она утвердилась в особенности благодаря качествам большевистских партийных кадров среднего и низшего звена, ставших становым хребтом советского государства-партии. По словам крупнейшего современного социолога Теодора Шанина, «горькое разочарование нарастало у этой группы людей, загруженных плохо оплачиваемой работой и сталкивающихся с трудностями повседневного управления, которому они были плохо обучены, с нехваткой ресурсов и упрямством крестьян, тогда как требованиям „из центра“ не видно было конца-края. Общее настроение советских чиновников низшего уровня, членов партийных и комсомольских ячеек на местах, впоследствии непосредственных коллективизаторов — это злобная убежденность в том, что крестьянам слишком хорошо живется. То же самое они чувствовали и в отношении российского образованного среднего класса (вернее, того, что от него осталось) — этих любителей длинных предложений, произносимых с чувством собственной важности, которые увековечивают бесконечные сомнения и красиво живут. Словесные увертки экспертов и осмотрительность ученых выглядели как неповиновение, если не как явный саботаж, тогда как каждый день требовал простых решений и революционной отваги, как в 1919 г.

Времени было мало, трудностей много, могла начаться война, а коммунизм все еще далеко. Иллюзия возможности большого скачка с легкостью прельщала людей, привыкших во времена Гражданской войны и военного коммунизма к кавалерийским атакам и предвкушавших новый Иерусалим, который, как казалось, уже где-то здесь, за углом». А реальность нэпа была далека от ожидаемого.

«Тянет на воздух, но „на воздухе“ убийства, грабежи и ад музыкально-вокальных звуков. Поют и играют в домах, на бульварах, во дворах, и больше всего — в бесчисленных кабаре, кафе, „уголках“, ресторанах, чайных, столовых; в наших местах у Сухаревой по Сретенке в каждом доме какое-нибудь „заведение“, а по переулкам „самогон“. Самогон распивочно, самогон на вынос (4–5 млн бутылка)… На Кузнецком мосту и в Рядах, или на Тверской, на Петровке завелось много магазинов, по роскоши обстановки и товаров мало чем уступающих довоенным… На каждом шагу можно встретить и шикарную женщину, и франта по-европейски. Откуда-то явились и жирные фигуры, и красные носы. В газетах тысячи реклам о пьяных напитках, о гастрономии и об увеселениях самого легкого жанра. По содержанию этих реклам видно, что существует теперь и Яр и Стрельна, и всякие шантаны, только разве не под прежними названиями. Новые-то, пожалуй, оригинальнее. Что-то вроде „Не рыдай“, или „Стоп-сигнал“. Недавно разбирался процесс о содержательницах домов терпимости.

Значит, все „восстановилось“. И стоило огород городить?» — такой виделась советская действительность лета 1922 г. глазами пожилого москвича-служащего.

Но дело было не только в этом. Мечта о «большом скачке» выражала и высвобождала потаенные амбиции нового поколения партийных активистов, которые вышли на арену слишком поздно, чтобы иметь революционные заслуги. Не было у них и достаточного образования, чтобы стать «спецами». Бравая армия сторонников и почитателей Сталина, партийцев низшего и среднего звена состояла в основном из крестьянских детей, рекрутированных через военную службу или комсомол. Ее типичный представитель — деревенский парень, выдвинутый комсомолом и не желающий после службы в армии возвращаться к повседневной канители в отцовском хозяйстве, имеющий лишь несколько классов школьного образования и овладевший минимумом марксистских фраз, но обладающий энергией и смекалкой.

Они были молоды, решительны, не очень грамотны и очень болезненно это переживали. Люди с таким складом ума больше всего ценят лояльность, послушание, строгий порядок и простые решения. Кроме того, революционный подъем только начинал достигать самых глухих уголков огромной страны и зажигать молодые сердца огнем нового мессианства и больших надежд. Наибольшее неудовольствие молодых кадров вызывали крестьяне (как им казалось, тупые и неповоротливые) и интеллигенты (слишком заумные). Чтобы повысить авторитет страны и самим продвинуться, им нужно было подчинить себе первых и заменить последних «верными товарищами» (в том числе из собственных рядов). Каждый уволенный «спец» или «вычищенный» «старый большевик» — это еще одно место на вершине власти, прежде недоступное. Сталинизм, по словам того же исследователя, для многих «был не столько капитуляцией перед страхом, сколько политической установкой, истинность, равно как и личная выгода которой ощущались интуитивно. Сочетание жесткого радикализма, всеобщего повиновения и карьеризма сформировала новые кадры коммунистической партии, новый тип социальной мобильности и новую политическую иерархию для будущего СССР».

Столкнувшись с новым политическим руководством, Чаянов изложил в полном объеме свои соображения относительно будущего советского сельского хозяйства в книге «Теория сельскохозяйственных кооперативов» в 1927 г. Основная его идея состояла в следующем. Чаянов был согласен с тем, что крестьянское хозяйство и сельское общество СССР конца 1920-х гг. нуждались в реконструкции. Он соглашался и с формальными целями сталинской программы коллективизации, но предлагаемые методы считал неверными по всем параметрам. В соответствии со сталинской схемой увеличение размеров и механизация производственных единиц должны были гарантировать достижение высокой производительности труда и благосостояния на селе, а социальная справедливость и равноправие должны были наступить с уничтожением класса сельских эксплуататоров, т. е. кулаков.

Чаянов же утверждал, что укрупнение производственных единиц не ведет с необходимостью к росту сельскохозяйственного производства. Развивающееся общественное разделение труда в основном «принимает форму выделения и специализации какого-либо его аспекта и занятых в сельском хозяйстве при возможном избирательном увеличении размера производственной единицы и капиталовложений, отражая тем самым наилучшее использование ресурсов — „вертикальную“ сегментацию, соответствующую дифференциальным оптимумам». В то же время укрупнение всех производственных единиц может снизить продуктивность в целом. «Только большое» так же плохо, как и «только малое», если речь идет о сельском хозяйстве. Кроме того, для крупномасштабных хозяйств, созданных в одночасье, на местах не нашлось бы руководителей, способных ими управлять, управленцев пришлось бы «импортировать», они не имели бы корней и специфического знания местных условий. Они были бы также полностью зависимы от государственного аппарата — бюрократического, чужеродного и репрессивного. Маловероятно, что эти новые управленцы на местах были бы в меньшей степени эксплуататорами, чем прежние «мироеды-кулаки». Крестьянское сопротивление политике и декларациям, противоречащим их собственному повседневному опыту, было бы ожесточенным и разрушительным для сельскохозяйственных ресурсов, которые коллективизация якобы стремилась приумножить.

Альтернативная программа Чаянова по преобразованию сельского хозяйства страны состояла в развитии смешанной кооперации снизу (он называл это «вертикальной кооперацией» и «кооперативной коллективизацией»). Программа основывалась на его обследованиях реального кооперативного движения в России в 1910–1914 и

1922–1928 гг. Кооперативное движение рассматривалось им как демократическая альтернатива государственной централизации. Наилучшее решение проблемы увеличения производительности сельскохозяйственного труда в России, по мнению Чаянова, состояло в гибком сочетании крупных и малых производственных единиц, определяемом различными оптимальными размерами в каждой отдельной отрасли.