Тени заезжего балагана - Дарья Кочерова

«Синяя», – радостно затрещало совсем близко такое знакомое колдовское пламя – красивый огонь, которого нельзя было коснуться…

«СИНЯЯ!» – взревела река, и сердце Уми встрепенулось, отзываясь на её зов…

Госпожа Тё вдруг вскрикнула и выпустила её руку. Перед глазами зарябили яркие пятна – почти как в видениях, которые наслали водные сущности, обитавшие в пруду усадьбы Хаяси.

Но уже в следующее мгновение Уми обо что-то крепко приложилась макушкой – и окончательно пришла в себя.

Смолкли флейты и барабаны. Не пахло больше жареной рыбой и печёным сладким картофелем – теперь Уми чуяла какой-то резкий металлический запах, от которого всё внутри замирало от ужаса.

Ночь опустилась на Ганрю и его окрестности. Висевшие над подмостками фонарики почти полностью погасли. Два ещё продолжали слабо светить, но их скудного света было недостаточно, чтобы разглядеть, что происходило там, в темноте.

Небо заволокли тяжёлые чёрные тучи. С гор, ворча, спускалась гроза. Лишь в редких вспышках молнии Уми удавалось на миг разглядеть смазанные тени, носившиеся вокруг. Неужели сбежавшие из балагана духи снова вернулись?

По правой руке струилось что-то мягкое и тёплое. Когда Уми поняла, что это кровь, сочившаяся из проклятой метки, ей стало совсем дурно. Она и без того не могла пошевелиться, страшная слабость сковала тело. Всё, на что хватило сил, – скосить глаза в сторону, чтобы увидеть, как белая ведьма застыла на самом краю подмостков.

Одеяние её уже не было белым – алыми ликорисами на нём расцвели кровавые пятна, которые в стремительной вспышке молнии казались особенно зловещими. В руке колдуньи сверкнуло тёмное лезвие кинжала – а в следующий миг раздался оглушительный свист, и на колдунью налетел какой-то человек.

Резкий свист издавала цепь, танцевавшая в руках нападавшего, будто живая. Однажды Уми уже видела этот смертоносный танец, у сгоревшего святилища Поющих Сверчков. Видела, на что была способна зачарованная колдовская цепь. Видела хищный блеск отражавшегося в ней пламени.

Уми пыталась разглядеть лицо колдуна-отступника, убедиться… Но он двигался нечеловечески быстро, ускользал, как юркая рыбина сбегает из порванной сети. Снова сверкнула молния – и цепь хлестнула госпожу Тё прямо по руке, в которой она сжимала тёмный кинжал. Крик раненой колдуньи потонул в низком раскате грома. На проклятую метку Уми упали первые горячие капли дождя – или то была ведьмина кровь?..

Где-то совсем рядом кричали люди. В чьём-то крике слышалась почти звериная ярость, в ином затаился глубокий ужас. Звенела сталь мечей, пару раз кто-то даже пальнул из револьвера… Где же её оружие? Привычная тяжесть кобуры не оттягивала кармана хакама…

Память путалась, подводила, а мысли раскатывались, словно рассыпавшиеся по полу бобы. Уми припомнила, что сегодня надела кимоно и не взяла с собой оружие. Отправилась в балаган, думая, что всё обойдётся…

Не обошлось.

Уми с трудом удалось сосредоточиться на последнем важном слове. Балаган.

Что-то непоправимое должно было случиться здесь.

Или уже случилось…

Кто-то вдруг подхватил её за плечи, попытался поставить на ноги, но, словно набитое ватой, тело совсем не слушалось – и Уми начала заваливаться набок. Госпожи Тё уже не было рядом, как и отступника с цепью.

– Держись!

Человек развернул её к себе и подхватил на руки – одна сандалия соскользнула с ноги и глухо ударилась о дощатый пол сцены. Звук этот, слишком тихий и незначительный, почти сразу потонул в грохоте, с которым разорвался над балаганом долгий раскат грома.

– Я вытащу тебя отсюда! Вытащу, чего бы мне это ни стоило!

Хотя лица человека было не разглядеть в предгрозовой темноте, Уми узнала его голос. Не могла не узнать.

Отец…

– Я не отдам тебя ведьме! – продолжал твердить Итиро Хаяси, спрыгнув с подмостков.

Сверкнула молния, и на короткий миг Уми увидела, что на щеке отца блеснула дорожка, прочерченная не то потом, не то слезами. Вскоре подмостки остались позади – как и страшные крики, от которых у Уми холодело всё внутри. Что же произошло здесь, пока она боролась с колдовством госпожи Тё?

Надсадное дыхание отца обжигало щёку, но отодвинуться Уми не могла, как и пошевелиться. Что ведьма сотворила с ней? Неужели остаток жизни ей суждено теперь провести вот так – недвижимой и безмолвной, словно те жуткие куклы?..

У одного из шатров отец остановился, опустил Уми на землю и склонился над её рукой. Затрещала ткань – похоже, отец оторвал кусок рукава от своей рубахи и принялся почти вслепую перебинтовывать всё ещё сочившуюся кровью проклятую метку.

– Потерпи ещё немного, – твердил он, неловко перевязывая ткань. – Надо остановить, надо…

Мелькнула очередная вспышка молнии, озарившая окрестности. Лишь благодаря ей Уми увидела, как в их сторону кто-то приближается. Предупредить отца она не могла, но Итиро Хаяси и сам почуял, что больше в этой части балагана они не одни.

Очередной грохот разъярённой стихии разнёсся над их головами, а дождь всё не начинался, словно выжидал чего-то. Гром затих, и в повисшей напряжённой тишине Уми услышала, как щёлкнул курок. Отец готовился встретить любую опасность, от кого бы они ни исходила.

Но, хвала Владыке, это оказался не враг.

– Оябун, – прежде Уми никогда не слышала, чтобы в голосе Ёсио сквозило такое отчаяние. – Я нигде не могу найти Уми! Неужели ведьма…

Отец выдохнул. Зашуршала рубаха – похоже, убрал револьвер обратно в кобуру.

– Она здесь, – бросил он. Уми услышала, как Ёсио опустился рядом. Горячие и шершавые пальцы обхватили её – холодные и неподвижные.

– Я должен вернуться туда. А ты увези её. Сейчас же. Понял меня? Головой своей отвечаешь.

Ёсио ничего на это не ответил: может, кивнул, а может, Итиро Хаяси и не нуждался в словах. Ёсио подхватил Уми. Она и не подумала бы, что руки его окажутся такими же сильными, как у отца. Надёжными. Тёплыми.

Молния выхватила из тьмы глаза Ёсио – они показались Уми чернее неба, которое всё никак не могло разразиться ливнем. На залитом кровью лице ярче обычного выделялся кривой шрам. Чья это была кровь – самого Ёсио или же того, кто осмелился встать у него на пути?

Отец ничего больше не сказал. Лишь коснулся щеки – пальцы горячие, чуть дрожащие, как марево над костром, – и тяжело зашагал обратно. А Уми даже не смогла повернуть головы и проводить его взглядом. Не хватило сил, чтобы окликнуть, спросить, о чём говорила колдунья, о каком предательстве – его и сбежавшей когда-то матери. Умом понимала, что сейчас не время для подобных вопросов. Но сердце жаждало знать правду, вопреки всему.

Вскипали на глазах жгучие слёзы застарелой обиды,