Петровка, 38. Огарева, 6. Противостояние - Юлиан Семенов

— Петрову он ликвидировал, оттого что боялся свидетеля? — спросил советник.

— Не знаю. Причина не до конца понятна мне. Эксперты разошлись во мнениях: одни считают, что Петрова была беременна, другие не согласны, ее нашли, когда жарко уж было, началось гниение… Может быть, боялся, что с беременной трудно будет переходить границу, женщина в особом положении, возможны непредвиденные срывы… Я допускаю такое вероятие, но в этом вопросе сам хожу впотьмах, версии не имею, отвечаю вам как на духу…

— Вы советовались с нашими юристами-международниками? — спросил первый секретарь, до той поры молчавший. — Если будет решено снестись с консульством ФРГ, это предстоит делать мне. Я хочу быть во всеоружии.

— Да. Заключение юристов в деле, вы его прочтете. По поводу убийства Минчакова и Петровой — улики бесспорны.

— А Милинко?

— Тоже.

— Видите ли, товарищ Костенко, — сказал советник, — вы поставили такой вопрос, которого в практике еще не было…

Костенко усмехнулся:

— Потому-то и пришел именно к вам.

— Моего товарища спросит его коллега из консульского отдела посольства ФРГ: «А почему, собственно, вы обращаетесь к нам с этим вашим внутренним делом?» Что прикажете ответить?

Костенко нахмурился, молчал тяжело, долго, потом сказал:

— А что, коли он уж границу на брюхе переполз? Дать ему спокойно там жить?

Советник покачал головой:

— Ваше предположение, что он пойдет в Западную Германию, тоже представляется мне весьма априорным… Вы говорите, что, судя по книгам, которые он выписывал в библиотеке, он восстанавливал немецкий язык. Но ведь с немецким можно жить в Австрии или Швейцарии. Наконец, в Штатах есть целые немецкие районы, где в основном поселились бывшие…

— Верно, — легко согласился Костенко. — Меня мучат эти же вопросы, но все-таки я остановился именно на Западной Германии… Дело в том, что по характеру, — судя по расспросам тех, кто его помнит, — он тяготел к тому лишь, что знал, нового боялся, а все те страны, которые вы назвали, — внове ему. Он, видите ли, книг не читал, с детства это у него, говорил: «Гулливера быть не может, выдумки это»… Если он ушел… Страшно говорить… Если ушел или намерен уйти, то лишь туда, где бывал ранее… Это вписывается в его психологический портрет.

— Исследуем ту возможность, которая вам представляется самой неприятной, — сказал первый секретарь консульского управления. — Допустим, что Кротов ушел в ФРГ. Но он обязан там объявиться вполне открыто, заявить, что просит политическое убежище, чем-то свою просьбу мотивировать. Пока этого не было. С чем же я сейчас пойду к западногерманскому коллеге?

4

Кротов сидел в аэропорту. Был он в спортивной куртке, джинсах и кедах, рядом поставил теодолит и плоский красно-белый метр — изыскатель, одно слово. При погрузке в багаж теодолит могут ненароком поломать, знаем мы наших умельцев, кидают как попало, не берегут государственное добро, лучше сам понесу. Не сдал и металлический чемоданчик с инструментом — если при выходе на поле будут пропускать через таможенную «пищалку», пусть пищит, инструмент пищит — понятное дело. Пистолет спрятан в углублении, под инструментарием, кто додумается курочить фирменный чемоданчик?!

Он приехал в аэропорт заранее; в тюбетейке, бородатый, очкастый геолог-изыскатель; перед этим зашел в старый подвал, съел хачапури, выпил бутылку «Боржоми», попросил заварить двойную порцию кофе; чувствовал себя напряженным, каждую мышцу чувствовал.

Он внимательно наблюдал за тем, кто регистрировался на его рейс. Он ждал, чтобы среди пассажиров появилась какая-нибудь старуха с внучком, он очень надеялся на это, или беспомощный дед с клюкой — тоже подходит.

Но регистрировались, в основном, колхозники — пожилые мужчины в невероятной величины кепках, их жены, одетые, несмотря на жару, очень тепло. Подошел к стойке старик, но без клюки, ходит вполне самостоятельно, к нему не навяжешься, назойливость — заметна. До объявления посадки оставалось еще полчаса.

«Это хорошо, что я уговорил девицу в кассе отдать последний билет на этот рейс, — думал Кротов. — Только не надо зазубривать движения, это Луиг советовал, а немцы все одно заставляли, поэтому и войну проиграли, фрицы чертовы! Выиграли б, не пришлось мне змеем жить, ногой бы все двери открывал… Все получится так, как я задумал, только не зубрить движения. А если в самолете будет сидеть гаденыш из транспортной милиции? Нет, на таких рейсах не должен. Да и потом я его замечу, всего три пассажира должны еще прийти, что ж этот гад будет регистрироваться, как мы? Самолет маленький, одна проводница, и все. Дверь у пилотов закрыта, а она ходит, воду дает, если только попросишь, на таких рейсах вода не положена, билет и так дешевый… Из Смоленска я ушел чистый, они не могут Кротову со мною повязать, они сейчас округу шарашат, ищут, кто взял ювелирный… Даже если малыша уже нашли в Магадане, со мной не свяжут… Головушки нет, пальчиков — тоже… Ах, Журавлева, Журавлева, ах, плачет по тебе петля, сука… Нет, я иду чистым, я чувствую это, через час я буду там… Золото и бриллианты таможенная «пищалка» не посечет, в тряпке, под инструментом, рядом с пистолетом, тысяч пятьдесят зеленых потянет, ничего, для начала хватит… Эх, пришла бы бабка с детенышем, с каким-нибудь завалящим, запаха я их не переношу, а этого бы козой пугал, леденцами кормил, с ребенком куда хочешь пустят, относятся по-особому, социализм, мать его растак, забота о детях, чтоб они все неладны были… «Беременна я, Гришенька, — вспомнил он Петрову, — ребеночек у нас будет». Дура, сама себя счастья лишила. Она б мне сейчас пригодилась, она зубами б глотку кому хошь перегрызла, только скажи… Баба и есть баба, достал ты ее — каштан из огня потащит, отца родного продаст…»

И тут Кротов увидел того, кого так ждал: шла потная, растерзанная женщина с двумя тяжелыми чемоданами, а за нею, вцепившись пальцами в юбку, топала плачущая девочка с куклой в руке.

Кротов поднялся, подбежал к женщине:

— Я помогу… Носильщиков-то не было, что ли?

— Да откуда они! — ответила женщина, вытирая со лба пот.

— Безобразие, да и только. Если фрукты везете, не советую сдавать, лучше я вам помогу донести, швыряют чемоданы, спасу нет, помнут все.

— Да неудобно, что ж вы тащите, — ответила женщина, — спасибо, только тяжелый чемоданище-то.

— Он тяжелый, а я не такой уж и старик, — Кротов нагнулся к девочке, достал из кармана леденец: — Держи, маленькая. Тебя как зовут, мамина дочка?

— Ли-дочка, — протянула девочка и начала деловито развертывать леденец, вопросительно при этом глядя на мать.

Та, наконец, улыбнулась:

— Съешь, доченька, пососи…

Кротов подвел женщину к стойке, поддерживая под руку, спросил у регистраторши:

— Можно нам чемодан с собой взять, девушка? Там фрукты, кидать будут, помнут.

— Тащите, если хочется, — ответила девушка за стойкой, взвешивавшая чемоданы, — только перевес, двадцать шесть килограммов лишние.

— А у меня недовес, — Кротов заставил себя улыбнуться, — мы ж вместе летим, вы на мой вес запишите чемодан, доплачивать не хочется, да и маленькая с нами…

— Покажите ваш билет, — сказала девушка.

— Да я ведь только сейчас регистрировался…

— Все вы «только сейчас» регистрируетесь.

— Чего ж вы грубая такая? — удивилась женщина. — И так лететь с ребенком страшно…

— Страшно — поездом ездите, — отрубила девушка. Она развернула билет Кротова. — У вас рюкзак семнадцать килограммов, Мулиношвили. Все равно три килограмма перевес…

— Да ладно, — сказал Кротов, — три кило всего, а мы с ребеночком…

Девушка поставила штампы, вернула билеты, одну бирку повесила на чемодан, который стоял на весах, вторую протянула Кротову:

— Прицепите на тот, что с собой берете.

— Только у нас девочкины вещи в том, — Кротов кивнул на чемодан, который по-прежнему стоял на весах. — Можно будет в самолете взять оттуда теплые вещи?

— Бортпроводника спросите, а не меня!

Когда Кротов отошел, девушка просчитала пальцем — все ли зарегистрировались, позвонила в диспетчерскую, сказала, что можно объявлять посадку.

Когда пассажиры — Кротов взял на руки девочку, подхватил чемодан женщины, а ей отдал свой ящик — двинулись на посадку, к стойке подошел младший лейтенант милиции на воздушном транспорте Козаков, внимательно посмотрел список зарегистрированных пассажиров. Ни Милинко, ни Минчакова, ни Пулинкова, ни подобных им фамилий не было. На фамилию Мулиношвили, понятно, не обратили внимания, слишком уж далеко от одной из возможных фамилий того человека, которого искал уголовный розыск Советского Союза.

Второй пост у выхода на поле тоже не обратил внимания на очкастого геолога — они тут часто летают, чуть не каждый день…