Петровка, 38. Огарева, 6. Противостояние - Юлиан Семенов

— Почему трем? — спросил генерал. — Вы же говорили о двух группах — Тадавы и Кириллова?

— Третью, летучую, я намерен возглавить лично.

— Дальше, — откликнулся генерал. — Или у вас все?

— Нет, не все. Просил бы подключить к нам работников Института права: необходимо составить систему доказательств вины Кротова, учитывая особое, резко от нашего отличное судопроизводство ФРГ.

— Все? — спросил генерал еще раз.

— Нет, — не скрывая недовольства, резко ответил Костенко. — Прошу простить за некоторую разбросанность, но у меня не было времени подготовиться к оперативке — всего два часа в полете. А я только теперь понял, что мы все это время страдали весьма серьезным изъяном: были пассивны. Мы шли за преступником. А надо бы постараться сделать так чтобы мы его повели, вынудили к такому действию, которое выгодно нам и нами контролируемо. Я бы просил, товарищи, подумать об этом всех и сегодня же внести предложения. Хочу напомнить слова Нильса Бора: «Идея гениальна лишь в том случае, если она страдает некоей сумасшедшинкой». Вот теперь, — он глянул на генерала, — у меня все.

— Владислав Николаевич сделал в высшей мере интересное сообщение, — заключил генерал. — О подключении Института права… Дело в том, что мы были бы весьма уязвимы с уликами против Кротова по поводу убийства Милинко…

Костенко, пряча очки в футляр, спросил:

— «Были бы»? Почему в прошедшем времени? Мы и сейчас уязвимы. Доказателен ли для западногерманских судей анализ, который сделал майор Тадава, исследовав архивные материалы о битве за Бреслау? Вот в чем вопрос.

— Нет, — ответил генерал. — Для них он малодоказателен. А для нас он доказателен потому, что двадцать миллионов наших Милинко в земле лежат. На Западе к памяти прошлой войны относятся иначе, спокойнее, определил бы я. А «были бы», то есть прошедшее время, я употребил потому, что польские товарищи прислали нам доказательство. — Генерал чуть улыбнулся. — Мне не терпелось показать вам это доказательство, лишь поэтому-то я дважды поинтересовался, — он посмотрел на Костенко, — закончили вы свое сообщение или нет?

Генерал открыл большую зеленую сумку, достал оттуда пакет, очень осторожно раскрыл его: челюстная кость, в ней — нож; на рукоятке инициалы — Н. К. Р.О.А.

— Перед вылетом Владислава Николаевича майор Тадава был вынужден доложить непосредственно мне историю своих архивных изысканий. Я после этого связался с польскими коллегами.

— Теперь вопрос о доказательности снят, — сказал Костенко и закрыл глаза — устал, спал мало, в веки словно песка насыпали. — Экспертизу будем делать?

— Хороший вопрос задали, — ответил генерал. — Мы предложим сделать экспертизу на Западе — в том случае, если Кротов, как вы полагаете, сможет уйти или уже ушел. С КГБ я связался, копии материалов передал им, товарищи предложили провести совещание, совместное с пограничниками.

…Первым после окончания летучки к Костенко пришел Тадава. Вечером он улетал в Батуми.

— Владислав Николаевич, у меня возникла идея — несколько, впрочем, боровская…

Костенко не понял, потянулся с хрустом:

— Это что же за «боровская» идея?

— Я имею в виду — сумасшедшая, — помог ему Тадава, — по Нильсу Бору.

— Валяйте, — по-прежнему устало, не скрывая неприязни, ответил Костенко.

— Из Владивостока ежемесячно уходят профсоюзные плавучие дома отдыха — курс к Филиппинам, потом еще южнее. Загорают люди, купаются в бассейне. Об этом плавучем курорте во Владивостоке знают все. А что если мы напечатаем в батумско-сухумском районе объявление такого рода?

— Нет, только не там… Это будет слишком странным для всех… А вообще, идея не плоха… Но печатать объявление? — ответил Костенко. — Это его насторожит, если мы будем, придерживаясь моей версии, считать, что он сейчас схоронился где-то в том районе. Я бы лучше передал очерк об этом по радио или объявление по телевидению… Он же, видимо, из того дома, где затаился, выходит редко. Значит, постоянно слушает радио, ящик смотрит.

Тадава позволил себе улыбнуться:

— Лучше поручите мне найти на радио новую Киру Королеву…

— Откуда информация? — хмуро поинтересовался Костенко.

— Профессиональная тайна, — ответил Тадава.

— Ищите. Что-нибудь дельное объявилось в архивах? Или ограничились тем, что сообщили сначала генералу, а уж потом мне?

Тадава напрягся весь, будто от удара, но сдержал себя:

— Я был вызван генералом, Владислав Николаевич, когда вы были в отъезде. Только поэтому получилось такое досадное недоразумение… Что же касается «дельного», то в архивах все дельно, ибо тебе открывается святое. В наш прагматичный, лишенный рыцарства век это просто-напросто необходимо…

— По-вашему, прагматика исключает рыцарство?

— Во многом — да.

Костенко покачал головой:

— Рыцарство — как социальное явление — абортарий зародившегося прагматизма. Рыцарь, шедший отвоевать гроб господень, имел массу привилегий; руки развязаны; возвращался богатым человеком, получал землю и, в свою очередь, нанимал себе рыцарей. Не фетишизируйте слово.

— Мне кажется, мы только этим и занимаемся, Владислав Николаевич.

— Увы, — согласился Костенко и неожиданно для себя дружески улыбнулся Тадаве.

— Пугаем себя словами…

— Не столько словами, сколько тем, как эти слова могут быть истолкованы, и не нами, а супостатами, — поправил его Костенко. — Что мы ни пиши, все равно противники станут толковать так, как им это выгодно в данный конкретный момент. Ладно, когда вылетаете на границу?

— В семь.

— Как там погода, в ваших кавказских краях?

— Дождит. Но не это главное. Главное я припас на прощание: Лебедева, который забрасывался к нам с Кротовым, мы нашли, Владислав Николаевич.

— Где он?

— Отсидел свои пятнадцать лет, сейчас живет под Сухуми…

— Под Сухуми?!

— Изумление ваше мне приятно, вроде бы форма некоего прощения за мой доклад генералу и оперативность в поиске Лебедева, но как быть, если и Кротов его искал и нашел?

3

В консульском управлении МИД Костенко долго и подробно рассказывал дипломатам всю историю Кротова, отходя порою в сторону от главного, словно бы рассуждал вслух, заново перепроверяя себя самого, свою версию.

— Почему все-таки мне кажется, что он станет прорываться на Запад? — оглядев своих слушателей, а их было трое, советник и два первых секретаря, спросил Костенко.

Дипломаты переглянулись. Костенко же, мягко улыбнувшись, пояснил:

— Я снова и снова задаю себе этот вопрос. И задаю оттого, что, если просчитался, неверно нарисовал психологический портрет Кротова, пошел не за ним, тогда проиграл я, а со мною и мои коллеги, которые взяли на веру мою версию. Действительно, существует иное вероятие: преступник — возраста предпенсионного, набит деньгами и золотом, вполне может затаиться где-то в глубинке, такое бывало. Но я возражаю себе: «Он слишком много знает и хорошо помнит свое прошлое, чтобы затаиваться здесь».

— Что вы подразумеваете под «прошлым»? — поинтересовался советник. — Войну или преступления, совершенные в последние месяцы?

— Вы поставили точный вопрос, — ответил Костенко. — Я рад, что вы так хорошо меня поняли. Конечно, он помнит войну, он помнит победу, он читал в газетах, как чекисты постепенно выявляют предателей, полицаев, карателей. Он помнит свой проигрыш, понимает, что его ждет, если он попадется. Но он во время войны жил на Западе, он помнит Германию, он поэтому писал в Израиль своему знакомцу: «Без денег там делать нечего». И он копил, все эти годы он копил золото.

— Зачем ему было убивать ювелира Кротову? Свидетель?

— Да.

Советник закурил:

— Но я, простите, не вижу логики в его визите к ней…

— Логика — абсолютна. Всего у нескольких людей на земле остались его фотографии и письма. Родители умерли. Он тем не менее навел справки: осталась приемная сестра, жив дядька, с которым родители не дружили, жива ювелирша, вдова двоюродного брата. И все ведь, больше никого нет… Их он посетил, украл фото и письма — тщательно уничтожал следы. А с Кротовой произошел скол: ее вызвали. Золото, камни, серебро, возможность хищений, разговоры со следователем, изъятие фотографий и писем, удивление ее по поводу пропавших фотографий родственника, «погибшего в боях за нашу Советскую Родину». А то, что его уже могут искать, Кротов понимает. У него в запасе была осень и зима. В своих размышлениях он, видимо, отвергал вероятие преследования, пока трупы убитых им людей были под снегом. Он, видимо, полагал, что в его таксомоторном парке могли и не обратиться в милицию — текучесть рабочей силы, сами знаете, проблема. У руководителей руки связаны, нечем держать рабочего, категория материальной заинтересованности и личной материальной ответственности перед обществом еще не отлилась в бронзу. Видимо, все эти месяцы Кротов готовил операцию ухода, очень тщательно, скрупулезно, выбирая оптимальный вариант.