Шардик - Ричард Адамс

— Смотрите, сайет! — воскликнул он, указывая рукой вперед, но тугинда лишь устало помотала головой, не в силах даже поднять глаза.

Если она умрет в Зерае, подумал Кельдерек, моим последним долгом перед ней будет отправить кого-нибудь с печальным известием на Квизо. Что бы там тугинда ни говорила, едва ли они найдут помощь в глухом бедном местечке, населенном главным образом (насколько ему известно) беглыми преступниками из полудюжины разных провинций. Он уже видел окраину Зерая, очень похожую на окраину Ортельги: убогие хижины, дым очагов, кружащие над крышами птицы и блеск Тельтеарны в лучах закатного солнца.

— Где мы, Кельдерек? — прошептала тугинда.

Она уже еле передвигала ноги, землисто-бледная и вся в испарине. Он помог ей напиться из чистой лужицы, потом усадил на маленький травянистый холмик.

— Похоже, это Зерай, сайет.

— Но здесь… что за место такое?

Кельдерек огляделся по сторонам. Они находились в каком-то заброшенном, одичавшем саду, где росли весенние цветы и вовсю цвели деревья. Над водой простирались ветви меликонов, именуемых в простонародье «лживыми красотками», усеянные цветами, которые впоследствии превратятся в золотые ягоды, что опадут сами собой в недвижном летнем воздухе. Повсюду вокруг были бугорки и холмики вроде того, на каком они сидели; и теперь он заметил, что многие из них отмечены камнями или вкопанными в землю деревянными столбиками, где новыми, а где старыми и обветшалыми. Поодаль темнели четыре или пять свежих земляных бугорков, усыпанных цветами и черными бусинами.

— Это кладбище, сайет. Видимо, зерайское.

Тугинда кивнула:

— Иногда на кладбищах ставят сторожа, чтоб отгонял зверей по ночам. Он мог бы… — Она зашлась кашлем, а потом сдавленным голосом договорила: — Он мог бы рассказать нам что-нибудь о Зерае.

— Посидите здесь, сайет. Я пойду поищу.

Кельдерек зашагал прочь между могилами и в самом скором времени увидел женщину, которая стояла в молитвенной позе спиной к нему у высокого погребального холма, резко вырисовываясь на фоне бледного неба. Могила, обшитая крашеными резными досками, походила на большой нарядный сундук и по сравнению с заросшими травой холмиками вокруг выглядела поистине роскошно. В изголовье ее было воткнуто знамя, но полотнище вяло свисало, не колеблемое ни малейшим дуновением ветра, и какая на нем эмблема, Кельдерек разглядеть не мог. Женщина, во всем черном и простоволосая, как положено в трауре, казалась молодой. Не к мужниной ли могиле пришла она в одиночестве и какой смертью умер тот, естественной или насильственной? Тонкая и изящная, простершая вперед руки ладонями вверх, она стояла совершенно неподвижно, словно для нее самая красота и торжественность позы были молитвой в той же мере, что и любые слова или мысли, какие мог породить ум.

«Для нее, — подумал Кельдерек, — выражать свои чувства — даже горе — языком тела так же естественно, как словами. Если в Зерае живет хотя бы одна столь грациозная женщина, возможно, не такой уж это и пропащий городишко».

Он уже собирался подойти к ней, но потом вдруг представил нынешний свой внешний облик и после минутного колебания повернулся и зашагал прочь. Со дня ухода из Беклы Кельдерек ни разу не видел своего отражения, но он вспомнил Рувита, похожего на неуклюжее красноглазое животное, и оборванных вонючих мужиков, которые сначала обыскали его, а потом проявили дружеское сочувствие. Почему эта женщина здесь одна? Возможно, для местных молодых женщин разгуливать в одиночестве обычное дело, хотя с учетом всего, что он знал о Зерае, верилось в такое с трудом. Может, она куртизанка, скорбящая о любимом клиенте? Как бы там ни было, своим видом он наверняка испугает ее, а то и вовсе обратит в бегство. Но вот тугинды она точно не испугается, а возможно даже, проникнется к ней жалостью.

Кельдерек вернулся к ручью.

— Сайет, там неподалеку женщина молится — молодая женщина. Если я подойду к ней один, только страху на нее нагоню. Давайте я отведу вас к ней? Вы обопритесь на меня, и мы пойдем медленно.

Тугинда кивнула, облизывая пересохшие губы, и протянула к нему обе руки. Кельдерек помог ей встать и повел между могил, приноравливаясь к ее неверному шагу. Молодая женщина по-прежнему неподвижно стояла с воздетыми руками, словно призывая покой и благословение на своего усопшего друга или любовника, лежащего в земле у ее ног. В такой позе, знал Кельдерек, долго стоять трудно, но она, казалось, не замечала ни усталости, ни докучливой мошкары, ни пустынности места, всецело погруженная в глубокую безмолвную печаль.

«Ей не нужно ни проливать слезы, ни произносить слова, — подумал Кельдерек. — Вероятно, боль утраты и горькое сожаление стали единственным содержанием ее жизни, как случилось и со мной, и она уже не может сделать ничего, кроме как приходить сюда и молиться. Несомненно, в Зерае много таких женщин».

Когда они приблизились к могиле, тугинда снова закашлялась, и женщина, вздрогнув, резко повернулась. Молодое лицо, все еще красивое, но исхудалое от жизненных невзгод, портили складки неизбывной печали. Увидев, как глаза у нее расширяются от удивления и страха, Кельдерек настойчиво прошептал:

— Говорите, сайет, не то она убежит.

Женщина уставилась на тугинду, как на призрака, прижав к приоткрытым губам костяшки сцепленных пальцев, и вдруг тихо вскрикнула сквозь частое дыхание. Однако она не бросилась прочь, даже с места не сдвинулась, только все смотрела и смотрела с недоверчивым изумлением. Кельдерек тоже стоял неподвижно, боясь пошелохнуться и пытаясь сообразить, кого же она в своем оцепенении напоминает ему. Потом из глаз женщины хлынули слезы, и она упала перед тугиндой на колени, продолжая неотрывно смотреть на нее, точно убежавший далеко от дома ребенок, найденный наконец матерью, который еще не знает, приласкают его сейчас или выбранят. А еще мгновение спустя она разрыдалась в голос и бросилась ниц в траву, целуя ноги тугинды.

— Сайет! — вскричала она сквозь слезы. — Ах, простите меня! Только простите меня, сайет, и я умру со спокойной душой!

Женщина подняла к ним полное муки лицо, искаженное плачем. Теперь Кельдерек узнал ее и вспомнил, где видел раньше такое же выражение страха: перед ними, обнимая ноги тугинды, лежала не кто иная, как Мелатиса.

Порыв ветра, прилетевший с реки, прошелестел в ветвях деревьев и встрепенул знамя — оно взвилось в воздух и развернулось, словно поддетое и расправленное рукой случайного прохожего, а потом вновь поникло. Эмблема в виде золотой змеи, волнисто колышущейся, будто живая, ясно показалась на миг и опять исчезла среди складок опавшего темного полотнища.