Катастрофа на Волге - Вильгельм Адам

Уже давно мы замечали, что группа генералов регулярно собиралась в определенном месте парка. Издали было видно, что они дискутируют и что-то пишут.

Случаю было угодно, чтобы в один прекрасный день лейтенанты фон Эйнзидель и фон Путткамер, которые прибыли с нами из Лунева, стали свидетелями темпераментного разговора. Едва можно было поверить тому, что они нам рассказали: битые полководцы анализировали восточный поход на свой лад, делали выводы о структуре и вооружении германской армии после заключения мира, аккуратно записывали, что в будущем следует сделать «лучше».

Несколько недель спустя, вероятно около двух часов ночи, меня разбудили громкие голоса. В комнате стоял советский офицер с двумя солдатами.

— Проверка, — сказал он.

В лагере началось оживление. И в здании напротив в окнах зажегся свет. С педантичной тщательностью были проверены вещи, постели, одежда. Ничто не ускользнуло от внимательных взглядов. Корзины с материалом, большей частью рукописями, письма, книги попали в комендатуру. Среди генералов началась настоящая канонада брани. Вскоре часть конфискованных вещей была возвращена. Подозрительный материал, в том числе оценка войны, составленная «полководцами», попал в руки советских властей. Говорили, что были обнаружены также черные списки с нашими именами. О том, что они означали, мне как-то прошипел генерал Нигофф, встретившись со мной в липовой аллее: «Вы, негодяи, будете первыми, кого мы повесим, вернувшись домой».

Эх ты, болван, подумал я. Нигофф был не только закоренелым реакционером, но и низким негодяем, который изощрялся в таких похабных речах и грязных шутках, каких я никогда и ни от кого не слыхал. С грудью, увешанной высшими орденами, он гордо расхаживал по лагерю и громко трубил свои непристойности, чтобы все их слышали. Вероятно, он думал, что этим он всем импонирует. Однако в один прекрасный день у него и ему подобных на некоторое время перехватило дыхание. Это было в конце 1946 года, когда комендант лагеря на основании решения четырех держав-победительниц велел изъять все ордена и знаки различия. Пришел конец красно-золотым генеральским знакам различия, конец всей мишуре. Форменная одежда выглядела пятнистой и выцветшей. Вероятно, правдивость выражения «одежда делает людей» никогда не проявлялась более явно, чем на примере этих ощипанных стратегов.

«Полковник Адам, в дорогу!»

Летом солдаты роты обслуживания под руководством советского специалиста построили за зданием кухни маленький бревенчатый дом. Он состоял из трех помещений, которые можно было отапливать одной большой печью. Когда дом был готов, начальник лагеря сказал, что мы можем туда переселиться. Разумеется, мы сделали это очень охотно. Большую комнату заняли генерал фон Зейдлиц, художник — подполковник профессор Кайзер и я, меньшую — генералы фон Ленски и д-р Корфес. В прихожей жили двое военнопленных солдат, которые были выделены для нашего обслуживания. Этот дом стал центром нашей группы. Но она недолго имела прежний состав. Весной 1947 года фон Ленски был переведен к Паулюсу в Турмилино, под Москвой. На его место к нам прибыл генерал Бушенхаген, который до этого времени вместе с Винценцем Мюллером и генерал-майором медицинской службы профессором д-ром Шрейбером был у Паулюса. К досаде генеральской гвардии, Бушенхаген рассказал, как великодушно обращались с ним советские люди. Он много раз посещал Москву и знакомился с многочисленными достопримечательностями. Он с похвалой отзывался о музеях и картинных галереях, о прекрасном метро и о том подъеме, с которым советские люди взялись за преодоление тяжелых последствий войны.

Несколько месяцев спустя, жарким июльским днем, я в одних спортивных брюках стоял у своего самодельного верстака за домом и мастерил деревянный чемодан. Вдруг ко мне подошел советский сержант.

— Побыстрее к начальнику лагеря! — крикнул он, улыбаясь во все лицо.

— Я должен сначала одеться, ведь я не могу явиться к коменданту в таком виде.

— Но поскорее, товарищ полковник! Через несколько минут я стоял перед начальником лагеря.

— Здравствуйте, товарищ полковник, — встретил он меня. — Мне поручено сообщить вам, что вы сегодня же покинете наш лагерь. Спокойно уложите вещи и попрощайтесь со своими товарищами. В 18 часов кухня выдаст вам ужин, а в 19 часов приходите сюда.

— Можете ли вы сказать мне, куда я поеду? Начальник лагеря улыбнулся:

— Этого я не могу вам сказать, но вы поедете в западном направлении. Желаю вам в будущем всего хорошего. Счастливого пути!

Так быстро я еще никогда не пересекал лагеря. По дороге мне встретился генерал Вульц.

— Я уезжаю! — крикнул я ему.

— Куда? — спросил он.

— На запад. Больше я ничего не знаю. В 19 часов отъезд в Иваново.

Известие о моем отъезде быстро распространилось по всему лагерю. Даже генералы, которые обычно избегали нашего дома, проявили любопытство. Я быстро уложил свои вещи. Следовало попрощаться с товарищами, с которыми меня связывала крепкая дружба. Это было нелегко, но мы были уверены, что во всяком случае встретимся в Германии и там продолжим начатое здесь дело.

В Иванове, куда я прибыл в сопровождении одного майора и переводчика Лебедева, мы сели в ночной поезд на Москву. Я долго еще смотрел через окно купе в ночную темноту и думал о Германии, о родине. В Мекленбурге, Бранденбурге, Саксонии-Ангальт, Тюрингии и Саксонии были размещены! части Красной Армии, на западе находились англичане, французы, американцы.

Моя жена проживала в Гессене. Вместе с нашей дочерью она жила в доме родителей в Мюнценберге, близ Бад-Наугейма. Это была американская зона оккупации. Если бы меня теперь спросили: «Куда ты хочешь, где ты будешь работать в будущем?» — я ответил бы без колебаний: «Туда, где вырисовывается новая Германия, там я приложу все свои силы». Но согласятся ли жена и дочь последовать за мной?

Новая встреча с городом на Волге

Поезд прибыл на Казанский вокзал. Мы были в Москве. Меня ожидал советский старший лейтенант. Сердечно попрощавшись со своими сопровождающими, я пошел с ним к автомашине, стоявшей перед вокзалом.

— Куда мы едем?

— Увидите, — ответил, улыбнувшись, старший лейтенант.

Когда столица осталась позади, я понял, что это не была знакомая уже мне дорога в Красногорск. Может быть, в Турмилино? — гадал я, вспоминая рассказы генерала Бушенхагена. Тогда по правую сторону шоссе вскоре должен быть аэродром. Действительно, вот и он. Здесь стояли десятки самолетов.

Прямо в лесу мы наткнулись на большой поселок. В тени деревьев и среди садов маленькие и большие деревянные дома в один или два этажа, имелись также каменные постройки — это был так называемый дачный поселок. Обычно дачи бывают заселены только летом. За высоким дощатым забором была наша цель — привлекательный загородный дом с застекленной верандой и террасой, выходящей в сад.