Сталин и Гитлер - Ричард Овери

Когда в 1933 году Гитлер стал канцлером, он почувствовал неотложную необходимость уделить внимание взаимоотношениям с религией. Большинство германских христиан, как католиков, так и протестантов, не поддерживали наиболее ярых религиозных националистов, и многие из них не голосовали за Гитлера. Гитлеру же было необходимо нейтрализовать любую политическую угрозу со стороны организованной религии. Первым шагом должно было стать соглашение с германской католической церковью, чья теология была маловосприимчивой к новым националистическим веяниям и чьим главным объектом верноподданнических чувств было в первую очередь папство. После трех месяцев переговоров, 20 июля 1933 года, в Риме был подписан Конкордат; в обмен на обещание не вмешиваться в политику Германии правительство Гитлера подтвердило все конфессиональные права церкви и ее права на католическое образование. Гитлер надеялся достичь такой же договоренности и с германскими протестантами, создав единую церковь рейха, состоящую из 28 провинциальных евангелических церквей, которые будут сохранять лояльность по отношению к новому рейху и управлять своими делами.

Первенство захватили германские христиане, собравшиеся на совет 5 апреля в Берлине, где они опубликовали призыв к сторонникам Объединенной протестантской церкви принять догматы национал-социализма, включая и «арийскую» чистку церкви. 25 апреля Гитлер назначил видного германского христианского деятеля, бывшего армейского капеллана и фанатичного национал-социалиста Людвига Мюллера своим представителем в процессе объединения. Мюллер весьма преуспел, подготовив через два месяца конституцию новой церкви рейха, которая 14 июля стала законом. 27 сентября в Виттенберге собрался общенациональный синод, на котором Мюллер был избран рейхсепископом объединенной евангелической церкви. Бывший армейский капеллан, сын железнодорожного рабочего и ярый поборник деловитой, по-военному дисциплинированной религиозности, прибыл подтвердить свое избрание в ту же саму Schlosskirche, на двери которой четырьмя веками ранее Лютер прибил свои 95 тезисов. Впереди него шла процессия с церковными знаменами и флагами и огромной свастикой; за ним следовали религиозные лидеры, одетые в коричневую форму СА, в сопровождении подразделений солдат в полной парадной форме, которые несли обрамленный зеленой каймой знак, великолепно украшенный изображением свастики, переплетенной с крестом. Через несколько недель, во время празднования 450-летия Мартина Лютера, новый рейхсепископ заявил своей пастве о том, что протестантская церковь считает, что «Гитлер – это подарок из рук Бога, за спиной которого церковь стоит твердо и непоколебимо»63.

Однако в действительности все обстояло иначе. Попытки добиться полной и безоговорочной поддержки диктатуры со стороны германских церквей вызвали немедленное сопротивление. В мае 1933 года группа евангельских церковных деятелей создала рабочую группу – Молодое движение Реформации, – которое отвергло попытки государства оказывать давление на стремящуюся к объединению церковь и навязывать этнические правила в отношении членства в них. С сентябре 1933 года в ответ на избрание рейхсепископа бывший ветеран Первой мировой войны, капитан подводной лодки пастор Мартин Нимеллер основал Пасторскую чрезвычайную лигу, которая к началу 1934 году насчитывала 7000 членов, что составляло почти 40 % всех евангелических священнослужителей64. Нимеллер вышел из того же поколения фронтовых клерикалов, что и Мюллер; он даже был членом национал-социалистической партии. Это был лояльный патриот, стремящийся уважать законное государство. То, что он и другие пасторы, его сподвижники, отказывались принимать, заключалось в стремлении властей оказывать давление на церковь с тем, чтобы она вела свои дела вопреки Писанию и основным положениям веры, установленным Реформацией, и помимо прочего, исключала из своей паствы евреев, перешедших в христианство. Результатом такой ситуации стал раскол протестантизма. Отказываясь подчиняться новому рейхсепископу и германским христианам, представители почти половины евангельских церквей встретились в Бармене, Вестфалия 30 мая 1934 года, где провозгласили разрыв с Конфессиональной церковью, созданной на основе теологической декларации, которая была составлена Карлом Бартом и двумя молодыми священнослужителями в номере отеля во Франкфурте-на-Майне за несколько дней до этого. Центральным пунктом этой декларации было восстановление моральной силы Святого Писания и отказ от любых других источников морального права. «Мы отвергаем ложное учение, – утверждал первый из шести тезисов, – о том, что церковь может и должна признавать какие-либо другие явления и силы, образы и истины в качестве божественного откровения, наряду с единым словом Бога…»65. В процессе дискуссии Ганс Асмуссен, пастор из Шлезвиг-Гольштейна, заявил делегатам, что «государственная мудрость в ее прежнем виде не является мудростью Господа»66.

В результате церковного раскола возникла полнейшая путаница во взаимоотношениях между церковью и государством. После необдуманной речи, произнесенной одним из членов германских христиан, Рейнхольдом Краузе, в берлинском Шпортпаласте в ноябре 1933 года их позиции были сильно поколеблены. Краузе выразил полную приверженность национал-социалистическим законам и ценностям, настаивал на отказе от Библии как еврейского суеверия («сказки про скотоводов и сводников») и предлагал заменить заповедь «любить ближнего» героическим «сражающимся Иисусом»67. Другим националистическим христианам это показалось уж слишком. Через несколько недель в отставку подал Хоссенфельдер. Епископ Мюллер не мог оставаться на своем посту главы церкви рейха, несмотря на аресты и запугивания враждебных клерикалов, и в декабре 1934 года в итоге был заменен на министра по делам церквей Ганса Керля. Керль назначил собрание Комитета церкви рейха на 24 сентября 1935 года для того, чтобы рассмотреть вопрос о создании местными комитетами отдельных евангелических церквей, однако все последующие попытки создать унитарную протестантскую церковь наталкивались на глубокие теологические и политические разногласия, спровоцированные реформой. Гитлер держался в стороне от этой междоусобной перебранки. «Пусть религии съедят сами себя», – заметил он как-то во время войны. Однако он не мог оставаться безразличным к тем моральным вызовам, которые исходили от христиан, настаивавших на том, что абсолютные ценности кроются только в учении церкви68.

Христианство в конечном итоге было в той же мере несовместимо с национал-социализмом, как и с советским коммунизмом. 24-й пункт партийной программы говорил о принятии «позитивного христианства», но призывал церкви не допускать оскорблений «моральных чувств германской расы»69. Это предписание ставило моральные принципы партии выше морали всех религий. Эти принципы основывались на «признании и беспощадной эксплуатации железных законов природы»70. Высшим законом и «источником всего подлинного и истинного» была безусловная защита расы и ее крови. Мораль и истина были увязаны, по словам одного католика, наблюдавшего за ситуацией, «с расой и зависели от расы». Для «арийца» моральная уверенность его расы «была благом только для него самого»71. Огромное большинство германских теологов не хотели мириться с таким мировоззрением. Они вторили вслед за Карлом Бартом, что ни природа, ни наука не способны утверждать абсолютную мораль: «Только один Бог является Господом»72. 5 марта 1936 года Конфессиональная церковь обнародовала декларацию, отвергающую национал-социалистические претензии на «верховную власть и право последней инстанцией во всех сферах жизни», и вершить высший суд по своему усмотрению. Хотя декларация была запрещена гестапо, 700 пасторов осмелились зачитать ее, за что были арестованы73. Следующей весной папство издало энциклику, выражающую «страстное беспокойство» [Mit brennender Sorge], которая была зачитана во всех католических церквях 21 марта 1937 года. Большая часть декларации касалась нарушений Конкордата в отношении образования и религиозной свободы, спровоцированных партийными клерикалами («мы ожидаем полного прекращения антихристианской пропаганды»), вместе с тем энциклика отвергала национал-социалистическую позицию в отношении морали, утверждала абсолютный приоритет традиций естественного права и призывала католические общины восстановить «истину» и «чувство справедливости»74.