Готы - Вольфганг Викторович Акунов

Уже в самом начале своего правления Теодорих находился под сильным давлением упоминавшегося выше племени бургундов, переселившихся на европейский материк почти одновременно с готами (считается, что с острова Борнгольм) и совершившие долгое, кровавое странствие по просторам нашего континента, пострадав по пути и от вандалов, и от римлян, и от гуннов. Воинственные, хотя, казалось бы, совсем недавно чуть не истребленные патрицием Аэцием и гуннами, бургунды основательно опустошили подвластную Теодориху Остготскому северную Италию и ушли, только получив огромный выкуп за освобождение взятой ими «двуногой добычи». Следующими на очереди были франки. Особенно агрессивно расширявшие свои пределы и, благодаря своим победам над бургундами и аллеманами, все ближе подступавшие к готским царствам с центрами в Толосе и Равенне. Представляя для вестготов и остготов все большую угрозу (тем более, что были православными, а не арианами). И при всем при этом за спиной у Теодориха маячил враждебно затаившийся и выжидающий «ромейский» император. Который втайне, с чисто «византийским» коварством, плел паутину связей с кафолической церковью Италии и со старыми сенаторскими семействами — двумя главными опорами власти царьградских автократоров в Остготском царстве.

Трудности, испытанные италийскими остготами в схватках с неожиданно воспрянувшими духом и собравшимися с силами бургундами, были первым тревожным симптомом. В отличие от готов, служивших константинопольским императорам и постоянно участвовавших в боевых действиях (Римская империя постоянно с кем-нибудь да воевала, шла ли речь о врагах внешних или врагах внутренних), целое поколение италийских остготов выросло фактически в отсутствие войны. Увы — остготы разленились без войны. Они все больше утрачивали свои боевые навыки. Как, впрочем, и навыки трудовые. Ибо фактически не обрабатывали выделенную им в Италии землю, отнятую у римских землевладельцев, предпочитая жить на ренту с этой земли, обрабатываемой руками рабов и крепостных крестьян-колонов. Даже охотились готы не так, как некогда в своих родных лесах и степях, предпочитая загонную охоту, при которой загонщиками выступали те же колоны и рабы, самим же готам оставалось лишь приканчивать загнанных теми зверей стрелами или рогатинами.

В результате последние годы жизни и правления равеннского царя-мудреца прошли под знаком требовавшей от него все больших усилий войны на два фронта: против полуварварских «братьев-германцев» на Севере и Северо-Западе и против тонко интригующего кафолического духовенства и «староримских» интеллектуалов в собственной стране. Самые знаменитые среди этих «староримлян», осужденных в Ветхом Риме за измену Теодориху Остготскому в 524 г., Аврелий Меммий Симмах и его зять — философ Боэций — конечно, не были совсем уж невиновными. Сегодня их назвали бы «агентами влияния» Царьграда. Боэций, в своей речи (ставшей для него роковой), с древнеримской честностью и прямотой, признал коллективную вину всего сената в сближением с Константинополем. К тому же он не раз конфликтовал со знатными и могущественными готами, заступаясь за своих римских собратьев. «Сколько раз препятствовал я Конигасту, когда тот намеревался посягнуть на имущество какого-нибудь беззащитного; сколько раз предостерегал Тригвиллу, управляющего царским дворцом от замышлявшегося им или готового свершиться беззакония; сколько раз несчастных, которые постоянно подвергались козням из-за непомерного и безнаказанного корыстолюбия ВАРВАРОВ (выделено нами — В.А.) защищал я от опасностей, пользуясь своей властью! < … > В то время, когда благосостояние провинциалов было погублено как грабежами частных лиц, так и государственными податями, я сокрушался не менее тех, кто пострадал. Когда во время жестокого голода принудительные тяжкие и невыполнимые закупки хлеба могли обречь на крайнюю нужду Кампанскую провинцию, я выступил против префекта претория ради общего блага и добился того, чтобы дело было отдано на пересмотр царю (Теодориху — В.А.), вследствие чего закупки не состоялись» («Об утешении философией»). И потому Теодорих, царь, обеспечивший Италии три более-менее мирных, характеризовавшихся определенным ростом благосостояния десятилетия (несмотря на эксцессы, упомянутые Боэцием) — уникум для своего времени — тем не менее, вошел в историю с каиновым клеймом тирана. Конечно, разъяренный воин мог в те времена уничтожать ценности, убивать священников, ученых, женщин и детей, не вызывая особого осуждения современников (на войне как на войне!). Но такому человеку, как великий Теодорих, особенно на склоне лет и в условиях давно упрочившейся власти остготов над Италией, не следовало казнить, по доносу своих фаворитов — «сиятельных мужей» Конигаста (гота), Тригвиллы (гота), Киприана (римлянина) и других — римского мудреца Боэция, мужа праведной жизни и автора уникальных переводов и толкований, стоявшего у истоков средневекового образования.

Правда, безжалостные потомки, ценящие лишь литературное наследие, обязаны этому несчастью позднеримского мыслителя его имеющим непреходящую ценность трудом «Об утешении философией» («Утешение философией»). Который не был бы написан, если бы его автор не был заключен в узилище. Как и удивительная «Книга о разнообразии мира» венецианца Марко Поло, заключенного в генуэзскую тюрьму. Не говоря уже о «Записках из мертвого дома» Фёдора Михайловича Достоевского. Но Теодорих не только бросил в темницу Боэция, Симмаха и других, но и предал их казни. И, возможно, именно эта во многом неадекватная реакция столь великого человека свидетельствует о том, чему, вроде бы, не было явных признаков. О возраставшей год от года слабости остготского народа, продолжающего, несмотря на свою разбросанность по Италии, вести вполне благополучную жизнь, однако давно уже утратившего первозданную силу и мощь жадно стремящегося к вожделенной цели голодного разбойничьего племени…

В 522 г. два сына Боэция были удостоены консульского звания. Это была неслыханная почесть, оказанная императором (Нового) Рима не только им и их отцу-философу, но и Ветхому Риму. И в то же время — наверняка встревожившая Теодориха демонстрация слишком тесных связей императора Восточного Рима с Западным Римом на Тибре. 523 г. принес с собой обвинение доносчиком Киприаном сенатора и консуляра Альбина в преступной и изменнической переписке с Константинополем, направленной против власти Теодориха. Римский сенат, в защиту которого мужественно выступил Боэций (тоже, кстати, консуляр), малодушно отступился от философа, проявившего в защите сената чрезмерное рвение, как только «запахло жареным». С почти «полагающейся им по должности» трусостью, помноженной на обычную зависть одних интеллектуалов к другим, более обласканным Фортуной, сенаторы, к стыду римского имени, фактически приняли участие в осуждении Боэция на основании древнего, принятого еще во времена республики (правда, в правление жестокого диктатора Луция Корнелия Суллы) закона об оскорблении величества (римского народа). Поэтому не удивительно, что в своей лебединой песне «Об утешении философией» мудрец вовсе не осуждает тирана Теодориха, обрекшего его на смерть, и не упражняется в христианском смирении (поскольку выставление напоказ этой добродетели в христианском Риме его времени слишком