Тунеядцы Нового Моста - Густав Эмар

— О да, монсеньор! Вам больше не придется делать мне выговора.

— Я надеюсь. Ты еще ребенок, мой бедный Обрио; твои детские огорчения не разбивают тебе сердца, а, напротив, только укрепляют его. Дай Бог, чтоб ты подольше сохранил свою юную беспечность, Обрио! Я уже много страдал и вот что скажу тебе, Обрио: никогда целиком не отдавай сердце женщине; тебе двадцать лет, в этом возрасте женщина всегда кажется ангелом; люби их всех, но не люби ни одной отдельно; если же любишь, держи ее в ежовых рукавицах; тогда она будет тебя любить и гордиться тобой.

— Монсеньор, видно, вы сильно страдали, что так говорите об этих созданьях, сотворенных для нашего счастья?

— Да, я сумасшедший, что говорю тебе подобные вещи. И ты будешь, наверное, поступать так же, как всегда поступают мужчины, и придешь к такому же разочарованию, как я. Я люблю двух ангелов: одному отдал всю жизнь — моей жене, другую любил, как только может любить брат; и обе женщины насмеялись надо мной, изменили мне…

— О, монсеньор! Вы, конечно, убили этих женщин?

— Нет, Обрио, женщин не убивают! Я расстался с женой, а ту другую… Она так стала мне противна, что я совершенно перестал о ней заботиться и оставил ее в грязи, из которой ей никогда больше не выбраться.

— О!.. — вскричал паж, нервно вздрогнув и сверкнув глазами.

— Тебя это возмущает, дитя? Я страшно отомстил этим женщинам: одну теперь мучает совесть, а другая стала падать ниже и ниже и сделалась презренной куртизанкой.

Паж невольным движением пришпорил лошадь, и та бешено понеслась вперед. Молодой человек с трудом наконец сдержал ее и вернулся к Оливье, громко смеясь.

— Что это с тобой случилось? — спросил удивленный граф. — Я уже думал, что ты сошел с ума.

— Это моя лошадь виновата, монсеньор; не знаю, какая муха ее укусила; она едва не сбросила меня в ров.

Разговор на этом прекратился. Они уже подъезжали к Сент-Антонену. Кругом на каждом шагу видны были страшные следы проходившего королевского войска: деревья везде были срублены, дома и фермы сожжены и разграблены, в рвах и на дорогах валялись трупы мужчин, женщин и детей. На стенах, на которых ясно видны были следы пуль, стояли протестантские караульные с мушкетами или пиками на плече.

Увидев графа и его пажа, они поставили оружие к ноге и крикнули, приказывая им остановиться. Граф поднял кверху навязанный на острие шпаги платок.

Через несколько минут опустили подъемный мост; человек десять всадников выехали из ворот; один из них, по-видимому, начальник, велев им остановиться, подъехал к графу. Оливье просил впустить его в город и сказал свое имя.

— Герцог де Роган с нетерпением вас ожидает, граф, — отвечал офицер.

Это был губернатор Сент-Антонена барон Шарль Бертран де Пенавер.

Они въехали в город.

— Могу я сейчас же видеть герцога? — осведомился Оливье.

— Непременно, граф. Я сам провожу вас в думу, где теперь совет.

— О, так есть новости?

— Новости секретные, граф, но так как герцог все равно вам их сейчас расскажет, я не стану скрывать; об этом, впрочем, кое-что уже знают все. Говорят, вчера из Кастра приехал шпион и донес герцогу, что королевские войска прямо пойдут на Монтобан.

— А разве Клерак сдался?

— Нет еще, но должен будет сдаться, он при последнем издыхании; там почти нет ни куска хлеба. Коннетабль, говорят, оставит там часть войска, а с главными силами пойдет на Монтобан.

В это время они подъехали к думе. Граф соскочил с лошади и, бросив поводья Обрио, пошел за де Пенавером.

ГЛАВА XIV. О чем говорили герцог де Роган с графом дю Люком и что из этого вышло

В думе был совет. Председатель, герцог де Роган, сидел за зеленым столом на возвышенной площадке зала; два кресла справа и слева возле него были незаняты. Он приветливо принял графа дю Люка, посадил его возле себя и нарочно для того, чтоб вполне ознакомить его с положением дела, снова начал речь, которую прервал, когда граф вошел. Он объяснил в этой речи, что положение их вполне благополучно, что у короля нет такого войска, которое могло бы окружить город со всех сторон, и что, следовательно, с восемью тысячами сторонников, набранных им в Севеннах, он будет в состоянии противодействовать герцогу Ангулемскому и заставить короля сделать уступки; затем они предпишут ему условия и возвратят протестантам привилегии, данные Генрихом IV. Речь была встречена громкими рукоплесканиями и благодарностью.

Совет кончился; буржуа и министры разошлись. Оставшись одни с Оливье, губернатором и офицерами своего штаба, де Роган извинился перед ними, прося подождать минуту, пока он скажет наедине два слова графу, и перешел с ним в соседнюю комнату.

— Милый граф, нам с вами необходимо объясниться, откровенно и дружелюбно, — сказал он.

— Да, герцог, — серьезно отвечал Оливье, удивляясь непринужденному тону де Рогана.

— Во всяком деле, граф, лучше всего выяснить все сразу. Выслушайте меня. Вы считаете меня виноватым перед вами, тогда как я нисколько не виноват.

— Герцог, — высокомерно произнес граф, — слова тут излишни; шпага докажет, на чьей стороне право. Я и так проявил слишком много терпения.

— Однако, милостивый государь, позвольте вам заметить, что и я слишком терпеливо вас слушаю.

— Вы? — горячо вскричал Оливье.

— Конечно! В этом деле и моя честь затронута клеветами, которые неизвестно для чего распустили. Как! Я, товарищ по оружию вашего отца, пятидесятилетний человек, вполне занятый политикой, преследуемый, как дикий зверь, приговоренный к смерти, воспользовавшись гостеприимством, оказанным мне в вашем доме, отплачу за это таким низким обманом? И что же употреблю для этого? Письмо от герцогини де Роган к ее монастырской подруге! Да ведь это отвратительное преступление!

— Однако вы явились в мой замок под чужим именем!

— Мне иначе нельзя было поступить; я не свою личную безопасность оберегал, а не хотел скомпрометировать вас, граф. Я ждал вашего возвращения, чтобы сказать вам все наедине; графиня сама удержала меня; я послал де Лектура в Париж к герцогу Делафорсу и ждал ответа. Как только он; вернулся, мы сейчас же уехали. Когда Бассомпьер спас меня, дав возможность бежать, переодевшись солдатом, я прямо поехал в Моверский замок. Разве я мог бы поступить таким образом, если бы сознавал себя виноватым в том, в чем вы меня обвиняете? Имя Роганов всегда было и будет честно. Во всем этом, граф, кроется какая-то тайна, чьи-то козни, которые надо обнаружить. Я не под влиянием страсти и сужу хладнокровно и здраво.

— Что вы хотите сказать, герцог?

— То, что, если бы в подобном же случае герцогиня де Роган дала мне вполовину меньше доказательств, нежели дает их вам графиня, я бы давно на коленях молил ее о прощении.