Молодость Мазепы - Михаил Старицкий

— А что же, правда, «хоть гирше, абы инше»! — шепнул Мазепе Кочубей, но на этот раз Мазепа не ответил ничего.

Вслед за Дорошенко заговорил митрополит Тукальский. Он говорил, чтобы рада не смущалась союзом с басурманами, что, может быть, сам Бог указывает им этот союз, так как, соединившись с Турцией, они соединятся и с патриархами восточными, с источником их «благочестия»; он объяснил раде, что султан дает клятвенное обещание не вступать ничем в дела церкви; что этим союзом они поддержат и святейшего патриарха, и все христианские народы, находящиеся под властию султана.

— Правда, правда! Под турка! Когда святой владыка благословляет, так нечего уже говорить! — закричали кругом голоса.

— И не рабами, не данниками принимает нас под свою владу султан, — продолжал Дорошенко, — а отдельным вольным княжеством, с обещанием вместе стоять против всех врагов. Много ли зависит татарский хан от султана? Он обязан только выступать, по требованию султана, в поход, а в правление его ни султан, ни слуги его не вмешиваются ничем. Такие же права обещает и нам великий падишах, и чем больше будут крепнуть наши силы, тем легче будет и эта связь. Как слабый человек берет на время палку, чтобы при помощи ее подвигаться вперед, так и мы, друзи мои, только на время идем под протекцию Турции, пока наши надорванные силы еще не окрепли, но всем сердцем и помышлением нашим не перестанем ни единой минуты думать о том, чтобы стать поскорее на свои ноги и не зависеть ни от кого. И клянусь вам, — настанет день, еще наши очи увидят его, когда Украина, при помощи турецкого союза, станет единой, неделимой и вольной навсегда! Целая буря восторженных возгласов покрыла слова Дорошенко.

— С тобою, с тобою, гетмане! Под турка! — крикнули старшины, обнажая сабли.

— С тобою, гетмане! С тобою Бог! — закричали и все приглашенные духовные особы, подымаясь с мест.

Все зашумело, все слилось в одном общем восторженном порыве.

Как доскакала Марианна из Волчьих Байраков домой, она решительно не могла дать себе отчета.

Ей казалось, что и небо, и лес, и дорога — все слилось перед нею в какую-то серую беспросветную мглу; куда летел ее конь, она не видела, она не управляла им. Горькая, тяжелая обида жгла невыносимым огнем ее сердце.

— Неужели же Мазепа любит эту Галину? — повторяла она себе в сотый раз, до боли закусывая губы. — Неужели же он может ее любить? Разве в состоянии она разделить его думы, его чувства, разве может она понять его? Ха! Невинная, тихая и боязливая, словно беленькая овечка, она для того только и сотворена Богом, чтобы ворковать с милым в «вышневому садку»! Кажется, всякое малое дитя разумнее ее. Она ничего не знает, она ничем не интересуется, кроме него! Так разве может увлечь такого лыцаря такая простая дивчина? Правда, она хороша собой, но, — Марианна гордо выпрямилась в седле, — разве другие хуже ее? Правда, она любит его, она спасла ему жизнь, — а она, Марианна, разве не вырвала его из когтей смерти? Разве не рисковала сотни раз своей жизнью, своей честью для спасения его! Но что до этого вельможному пану Мазепе! — воскликнула она с горечью, но тут же мысли ее приняли другой оборот.

Нет, он отблагодарил ее, и как отблагодарил! Как был тронут ее подвигом, как обещал до самой смерти не забывать ее. Да… да, благодарил… был тронут… обещал не забывать до смерти, — но разве хоть раз, при виде ее глаза его загорелись тем счастьем, каким они вспыхнули при виде этой Галины, разве хоть раз говорил он с ней так любовно, так нежно, как с этой простой, глупой, неотесанной девушкой? Нет, нет, он любит ее, он любит, любит, — чуть не вскрикнула она и снова понеслась вихрем вперед. Теперь она уже не задавала себе напрасных вопросов, отчего это внимание Мазепы к Галине причиняет ей такую невыносимую боль. Она чувствовала, что любит Мазепу всем сердцем, так любит, как, кроме отчизны, не любила еще никого… И мысль, что она оставила его вдвоем с соперницей, что каждый шаг коня уносит ее все дальше от него, что теперь ей приходится возвратиться одной в свой угрюмый замок, когда та, другая, счастливая, любимая осталась с ним, — наполняла ее сердце невыносимой тоской.

Ее уже начинало брать сожаление о том, что она так скоро уехала и оставила Мазепу. Быть может, это ей только показалось, быть может, он вовсе и не думал любить эту простенькую девушку, быть может, он чувствует к ней только братскую привязанность и благодарность за оказанные заботы. На чем построено все ее подозрение? Только на неуловимых взорах, на недосказанных словах Мазепы… Ведь все это могло создать ее воображение. Сожаление, обида, досада закипели в ее сердце. Зачем она уехала так неожиданно, так скоро, зачем она оставила их вдвоем, зачем уступила без всякой борьбы место своей сопернице?

При этой мысли щеки Марианны покрылись густым румянцем, глаза гневно сверкнули из-под сжатых бровей, тонкий стан гордо выпрямился в седле. Откуда могли прийти ей в голову такие постыдные мысли? Как, она, Марианна, станет добиваться любви Мазепы, она станет спорить о ней с этой Галиной?! О, нет! Пусть ее сердце истлеет в груди, но она не унизится до этого никогда…

Если он любит ее, — он поймет причину ее внезапного отъезда и сумеет дать ей понять свою любовь, а если нет, так она сама вырвет из груди это низкое сердце, но не станет искать его любовь!

Заставив себя успокоиться на этой мысли, Марианна молча доехала домой.

Она решилась ждать… Однако, прошел день, другой, третий, а Мазепа не присылал никакого известия. Сердце разрывалось в груди у Марианны, но, судя по ее внешнему виду, никто бы не мог догадаться о причине ее страданий. Она только стала еще замкнутее и молчаливее; лицо ее похудело и пожелтело, а темные глаза вспыхивали по временам каким-то острым, затаенным огнем. Только бедный Андрей и замечал, и понимал перемену, происшедшую в Марианне; всячески старался он показать гордой девушке свое сочувствие, свою любовь, но говорить с нею не решался.

Однако, хотя Мазепа не присылал о себе никаких известий, но известия о нем как-то сами собой долетали до угрюмого замка. Марианна узнала от прибежавших в замок крестьян из Волчьего Байрака, что Мазепа вместе с Сычом и Галиной и другими обитателями священнического дома переправился на тот берег. Это известие впилось в ее сердце, словно отравленная стрела. Марианна стала еще молчаливее, еще больше осунулась, казалось, она изнывала от невыносимой боли, но еще боролась с нею и не хотела поддаться ей. Несколько раз заговаривал Андрей с Марианной, но она каждый раз обрывала круто и резко всякий разговор.

Но через некоторое время гонец, прибывший с правого берега, сообщил Гострому о неожиданном мире Дорошенко с Собеским, заключенном вследствие набега Сирко, привез и более утешительные вести о Мазепе. Он привез Марианне поклон от него и сообщение о том, что Мазепа прибыл вполне благополучно в лагерь Дорошенко. Рассказывая о всех новостях Чигиринской жизни, гонец ни разу не упомянул о том, чтобы с Мазепой прибыл еще кто-нибудь, кроме взятого им с левого берега казака. Из этого Марианна заключила, что Галины не было с Мазепой, и на сердце ее стало легче. Она даже повеселела; снова в голове ее забродили утешительные мысли, в сердце проснулась надежда.

Надвигающиеся важные перевороты начинали опять увлекать ее. Угрюмый замок оживился, чаще и чаще начинали прибывать сюда гонцы с правого берега. Марианна знала решительно все, что делалось в Чигирине, и все эти известия все больше и больше успокаивали ее. Она узнала о том, что Мазепа получил чин генерального писаря, она узнала о приготовляющейся чигиринсхой раде, о предполагаемом союзе с Бруховецким, о турецком протекторате, и всюду, во всех этих мудрых начинаниях она видела инициативу Мазепы.

Прошло Рождество, прошел и день, на который назначена была рада в Чигирине, прошла еще неделя, другая.

С каждым днем ожидали в замке гонца с правой стороны, который привез бы им известия о том, на чем порешили собравшиеся в Чигирине старшины, — но гонца все не было. Нетерпение обитателей замка возрастало все больше и больше.

Однажды, пасмурным зимним утром, когда полковник и Марианна сидели в своем столовом покое, а Андрей отправился с командой разведать, не проезжал ли где гонец от гетмана Дорошенко, — у замковых ворот раздался протяжный звук трубы. Марианна с полковником переглянулись.

— От гетмана, — произнес Гострый, быстро поднимаясь с места.

Действительно, в комнату вошел казак и объявил, что прибыл гонец от гетмана Дорошенко и хочет видеть пана полковника.

Полковник приказал ввести гонца, и через несколько минут казак ввел в комнату красного от мороза и сияющего от удовольствия Остапа.

В новом костюме гетманского хорунжего трудно было узнать прежнего Остапа, но Марианна сразу заметила, что лицо казака было ей знакомо, что она его видела где-то.