Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима - Александр Ахматов

Толпа отозвалась на речь претора шумным одобрением.

Как раз в это время Лабиен увидел и узнал Геродора: палачи подводили его к одному из самых зверских изобретений мастеров пыточного дела — так называемой «кобыле», представлявшей собой особый станок в форме лошади.

— Так, значит, ты, претор, считаешь, что спасение жизни римского гражданина, то есть деяние, всегда почитавшееся среди римлян выдающимся подвигом[446], признается таковым, если его совершил свободный, но никак не раб? — с возмущением произнес Лабиен, решивший до конца биться за помилование Геродора. — И все же я прошу тебя, Лукулл, остановить палачей. Вот он, тот самый юноша, которому я обязан жизнью! Если то, что он сделал для меня, римского гражданина, кажется тебе недостаточным, чтобы сохранить ему жизнь, я позволю себе напомнить тебе о законе, который почти забыт нынешними законоведами, но который еще никто не отменял…

Толпа выжидающе притихла.

— Какой закон ты имеешь в виду? — несколько озадаченный, спросил Лукулл, считавший себя знатоком в юриспруденции.

— Я говорю о законе Аквилия[447], который был принят более ста лет назад, — стараясь говорить спокойно, отвечал Лабиен. — Согласно этому закону, преступление, совершенное рабом по приказу господина, вменяется господину, а не его рабу. Геродор, так зовут этого несчастного юношу, был законным рабом Минуция и должен был выполнять приказания своего господина.

— Закон, о котором ты говоришь, мне известен, но как прикажешь поступить с этим мятежником, который в данной ситуации по сути дела остался без господина и в то же время не имеет статуса свободного? — не скрывая усмешки, спросил Лукулл, решивший вступить в правовое состязание с центурионом, слабо искушенным, по его мнению, в юридических тонкостях при толковании законов. — Ты ведь не станешь отрицать, что господин этого раба, совершивший тягчайшее преступление, обречен понести высшую меру наказания? А как же его раб? Кто он — раб или свободный? Но у раба должен быть законный господин. Каждый человек должен иметь определенный статус. В противном случае он оказывается вне сферы действия законов. Так что же? Отпустить его на свободу? Я признаю, Лабиен, что в отношении тебя он совершил великодушный и благородный поступок. Но раскаялся ли мятежник? Перестал ли он быть врагом государства? Без положительного ответа на эти вопросы я не могу предоставить ему свободу посредством виндикты. У меня просто не поднимется рука сделать это, ибо я рискую прослыть безответственным, как человек, занимающий государственную должность.

— Если я правильно понял, единственным препятствием для помилования Геродора является его неопределенный статус? — спросил Лабиен.

— Именно так, — сказал Лукулл.

— В таком случае, — Лабиен торжественно возвысил голос, — в таком случае призываю в свидетели тебя, Луций Лициний Лукулл, а также всех присутствующих здесь достойнейших граждан и клятвенно заявляю, что Геродор, раб Минуция, согласно завещательному распоряжению последнего, по смерти завещателя переходит в собственность отца моего, Секста Аттия Лабиена. Документ этот, составленный при соблюдении всех формальностей, я готов представить в Риме по первому требованию всякого, кто усомнится в его существовании и подлинности.

Толпа загудела.

Ее симпатии на этот раз были явно на стороне центуриона.

Капуанский префект Гельвинован, желая помочь претору выйти из затруднительного положения, наклонился к его уху и тихо произнес:

— На твоем месте я бы удовлетворил просьбу этого храброго и достойного молодого человека. Можешь не сомневаться, что твое решение будет правильно понято всеми капуанцами.

— Ну что ж, — немного помедлив, вяло улыбнулся Лукулл. — Кажется, никто не должен меня упрекнуть в какой-либо предвзятости при рассмотрении этого дела. Мой долг состоял в том, чтобы неукоснительно соблюсти закон. По выяснении всех обстоятельств я не вижу более причин отказывать тебе, Марк Лабиен, в твоем ходатайстве. Постановляю: пусть этот раб перейдет в собственность его законного владельца.

Как и предсказал префект, толпа капуанцев вознаградила это мудрое решение претора возгласами одобрения и рукоплесканиями.

Геродор, слабо веривший в свое спасение, по знаку претора был передан из рук палачей в распоряжение Лабиена, который незамедлительно увел его с собой.

— Благодари не меня, а Ювентину — она недавно была у меня на квартире и просила за тебя, — сказал Лабиен Геродору, который, как только оправился от испытанного потрясения и обрел дар речи, со слезами на глазах стал выговаривать ему слова, полные глубокой признательности.

— Ювентину? — прошептал Геродор. — Так, значит, она жива? О, хвала вам, добрые боги! Пусть всегда нисходит на нее ваша благодать, как она этого заслуживает!..

Геродор, как рассказывал он Лабиену немного дней спустя, бросившись в реку вместе с Ювентиной, не поплыл на противоположный берег. В тот момент, когда он вынырнул из воды, прилетевший из темноты дротик ранил его в бок. Решив, что рана его серьезна и что у него не хватит сил добраться до другого берега, он долго плыл по течению, пока холод не сковал его тело. Выбравшись на берег, он сразу наткнулся на вражескую засаду и едва ушел от погони, после чего почти до рассвета бродил в пойменных зарослях, всюду обнаруживая прятавшихся в них вооруженных врагов. Наконец он вышел к Аппиевой дороге и увидел двигавшуюся по ней колонну легионеров. Он успел добежать до места расположения строительных рабочих и предупредить их об опасности. Благодаря этому они успели вооружиться и построиться в боевой порядок, оказав появившемуся вскоре противнику организованное сопротивление. Когда же все было кончено, Геродор пытался укрыться в зарослях, но был обнаружен жителями Казилина, которые его и других пленников пригнали в Капую.

Вместе с Аристионом и Геродором Лабиен вернулся на свою квартиру и, хотя у него разболелись раны, он решил не откладывать посещение тюрьмы.

Сначала он послал к ней Аристиона, чтобы он разведал, что и как.

Тот узнал, что тюрьма находится под усиленной охраной: помимо солдат городской стражи возле нее дежурит центурия римских легионеров. Аристион на всякий случай поинтересовался, кто командует этой центурией. Это оказалось нелишним, потому что возглавлял ее хорошо знакомый Лабиену центурион.

Не теряя времени даром, Лабиен поспешил к зданию тюрьмы, находившемуся неподалеку от центра города.

По своему внешнему виду капуанская тюрьма напоминала римскую, представляя собой подобие небольшой крепости с зубчатыми стенами. Заключенных в ней содержали порой длительное время, причем как в верхнем помещении, так и в подземном. В этом было ее существенное отличие от Мамертинской тюрьмы, где узники подолгу не задерживались и, как правило, спускались из надземной части в мрачное подземелье, называемое Туллианом, которое служило местом казни — одних осужденных там морили голодом, других палачи умерщляли с помощью удавки. В Капуе же, по примеру афинян, приговоренным к смерти иногда давали умереть от яда цикуты[448].

Центурион, командир отборного отряда легионеров, приставленного приказом самого претора для охраны Минуция, как особо важного государственного преступника, был обрадован приходу Лабиена.

Они встретились в служебном помещении тюрьмы и некоторое время вели непринужденнную беседу, делясь новостями.

Когда речь зашла о плененном предводителе беглых рабов, Лабиен выразил желание взглянуть на «римского всадника, опозорившего себя и свое сословие неслыханной гнусностью».

О том, что Лабиен был дружен с Минуцием, центурион не знал — это было известно лишь Лукуллу и кое-кому из его близкого окружения. У центуриона по этому поводу не возникло никаких подозрений, напротив, он охотно согласился выполнить просьбу Лабиена и сам повел его в подземную тюрьму, где, по его словам, Минуций содержался в камере для смертников.

По пути туда центурион рассказывал, что эта камера, крохотная по своим размерам, снабжена дополнительной потайной дверью, через которую в нужный момент палачи врывались к приговоренному и накидывали ему петлю на шею, зачастую не без отчаянной борьбы с ним, как об этом самому центуриону поведали здешние тюремщики.

О Минуции он говорил с оттенком презрения, утверждая, что тот от страха перед неминуемым концом, видимо, совсем лишился рассудка, о чем свидетельствовало его полное равнодушие к окружающему и нежелание поддерживать беседы с охранявшими его солдатами.

В подземном помещении тюрьмы днем царил полумрак. Свет проникал сюда через окна у самого потолка, настолько маленькие, что сквозь них не пролез бы и ребенок, а дотянуться до них не смог бы даже очень высокий человек.