Дом на площади - Эммануил Казакевич

- О! Господин Лубенцов! - услышал он удивленный возглас. Из бокового коридора показалась фрау Визецки. Она широко улыбнулась и пошла ему навстречу. Из-за ее спины появилось еще одно любопытное круглое женское лицо.

Пока Лубенцов расспрашивал фрау Визецки о ее делах, раздался звонок. Коридор переполнился людьми, и Лубенцова окружили со всех сторон дружеские лица. Все наперебой здоровались с комендантом, не скрывая своего удовольствия по случаю его прихода. У него сжалось сердце, и он не без труда заставил себя улыбаться этим милым людям, которые не подозревали о смятенном состоянии его души.

Потом он увидел Эрику. Она пошла к нему, вся светясь от радости.

- Наконец-то вы к нам пожаловали, - сказала она. - Сию минуту договорюсь... Вы ведь не откажетесь побеседовать хотя бы полчаса с будущими учителями?

- Сегодня никак не могу, - сказал Лубенцов. - Дня через два-три. Подумав, он добавил: - Или пришлю своего заместителя. Он это сделает не хуже, а может быть, лучше, чем я.

Эрика недоверчиво усмехнулась.

Тем временем к ним подошли лекторы, среди которых был Лерхе, читавший слушателям семинара марксизм-ленинизм. Он сказал, что ему очень нравится эта работа и, может быть, в ней - его призвание.

Лубенцов уже знал, что Лерхе уходит с поста руководителя районной организации компартии. Хотя Лубенцов сам считал, что Лерхе не годится для этой работы, что он резок, не гибок, живет старинными представлениями, а главное, слишком враждебно относится к социал-демократам, всем без исключения, - все-таки Лубенцов расстроился: их связывала многомесячная совместная работа, в течение которой он успел полюбить немецкого коммуниста за кристальную честность, бескорыстие, непримиримость и жгучую ненависть к врагам; правда, Лерхе нередко относил к числу врагов таких людей, которые не были врагами. Коммунисты и социал-демократы объединялись в одну единую социалистическую партию. Вопрос был решен, и Лерхе понял, что при таких условиях он должен отойти от руководящей работы.

Лубенцова обрадовало то, что Лерхе не пал духом и даже как-то успокоился, стал ровнее в обращении и ласковей к людям.

- Теперь меня есть кому заменить, теперь все стали развитые и умные, - сказал Лерхе не без желчи, но добавил: - Организация сильная, и много хороших людей.

Вскоре раздался звонок. Коридор опустел. Одна Эрика не тронулась с места.

- У вас измученный вид, - сказала она.

- Работы много, Эрика.

Она вздохнула и проговорила:

- Ради великой цели не жаль труда.

Он посмотрел на нее удивленно, услышав непривычные в ее устах громкие слова. Он даже подумал, не шутит ли она, не пародирует ли его. Но она была серьезна, и ее глаза смотрели на него проникновенно.

Эрика, как, вероятно, многие женщины на белом свете, была способна легче всего усвоить большую идею и проникнуться ею не отвлеченно, а посредством большого чувства к носителю этой идеи. Чтобы убедиться в правоте дела социализма, она должна была прежде почувствовать правоту и личное обаяние Лубенцова. Полюбив его, она разделила те взгляды, которые разделял он. Она в связи с этим стала с горячностью и фанатизмом новообращенного читать все, что могла достать об СССР и коммунистических воззрениях, и восприняла новые для нее взгляды безусловно, без всякой критики - потому, что эти взгляды разделял Лубенцов. Она не терпела никаких критических замечаний по поводу мировоззрения, к которому приобщилась таким чисто женским путем, и была наивна, мила и немного смешна в своей прямолинейности и непримиримости.

Уже гораздо позже ее новые взгляды на жизнь и мироустройство стали существовать отдельно от ее интимных чувств.

Они стояли одни в полутемном прохладном вестибюле.

- Как отец? - спросил он небрежно. - Пишет?

- Зачем? Он не сегодня завтра приедет.

- Ага. Понятно.

Они вышли на крыльцо. Было холодно.

- Зайдите в дом. Вы простудитесь, - сказал он.

- Нет, - ответила она просто. Потом спокойно добавила: - Отец обязательно приедет в ближайшие дни. Он рассеянный и неорганизованный, но обещания свои всегда выполняет.

- Ага. Понятно.

На этом они расстались.

"Если я обманулся в нем, - думал Лубенцов, медленно идя по улице, то мне в утешение можно сказать, что я обманулся не один. Его родная дочь - и та обманулась. Или она такая актриса и такая сволочь, каких свет не видывал".

XVI

В приемной Лубенцова ожидал Ланггейнрих. Рядом с ним сидела его жена Марта и капитан Яворский. Увидев вошедшего Лубенцова, все встали. Марта поздоровалась и скромно отошла в угол, чтобы не мешать разговору мужчин. Но Лубенцов подошел к ней и сказал:

- Заходите, заходите тоже, Марта. Это вопрос серьезный. Без женщины тут не обойдешься.

Они вошли в кабинет. Здесь сидел Касаткин. Лубенцов бросил на него быстрый взгляд. Касаткин плохо выглядел. Тоже, видимо, плохо спал. Брови его были страдальчески стянуты.

- Ну что ж, - сказал Лубенцов, становясь еще оживленнее, потирая руки и самолично усаживая Ланггейнриха и его жену на диван. - Садитесь, товарищи. Я пользовался вашим гостеприимством не однажды, а вы у меня ни разу не бывали. Чаю не хотите?

От чая они отказались.

- Ну, вы, вероятно, знаете, зачем вас позвали, - продолжал Лубенцов, глядя на супругов лукаво. - По государственному делу.

- Знаем, - протянула Марта.

- И не очень довольны? - подхватил Лубенцов.

- Да, не очень довольны, - подтвердила Марта. - Совсем недовольны. Как же мы уедем из деревни? У нас хозяйство... Да и вообще не под силу Ланггейнриху (она называла его по фамилии) такое дело.

- Жена всегда считает своего мужа хуже, чем он есть, - возразил Лубенцов со смехом.

- Нет, она права, - сказал Ланггейнрих. Он был смущен, несколько растерян и произнес умоляющим голосом: - Напрасно вы... это всё... придумали. Ну куда мне, скажите на милость! Профессор Себастьян - это я понимаю. Человек ученый, умный, влиятельный.

- Он сам вас и предложил, - сказал Лубенцов. - Он о вас лучшего мнения, чем ваша жена. Я тоже.

Ланггейнрих, который все время смотрел вниз, при этих словах вскинул глаза на Лубенцова и с оттенком недоверчивости сказал:

- А профессор Себастьян?.. Он что?.. Уезжает из Лаутербурга? Не вернется сюда?

- Почему не вернется? - медленно сказал Лубенцов, искоса взглянув на Касаткина. - Он будет преподавать... У него ведь своя специальность. В Галле возобновил работу университет. Там нужны специалисты, это тоже важное дело.

Ланггейнрих испытующе впился взглядом в лицо Лубенцова и снова опустил глаза, ничего не сказав.

- А районный комитет - тот сразу поддержал вашу кандидатуру, продолжал Лубенцов. - В конце концов можно вынести решение партийного комитета, и вы пойдете, куда бы вас ни послали. Так ведь, товарищ Ланггейнрих? Партийная дисциплина, Марта! Но дело не в этом. Мы хотим, чтобы вы пошли на это сами, добровольно. Когда человек добровольно идет, он лучше работает. Ну, попробуйте в конце концов, не выйдет - отпустим обратно в деревню. Обещаю вам: не получится - отпустим. И вот товарищ Касаткин вам это тоже обещает... на случай, если я уеду... Обещаете, товарищ Касаткин? - Он сказал Касаткину по-русски: - Скажите ему, что, если окажется, что он не в силах справиться с работой, его отпустят, заменят другим товарищем, подберут другого человека.